Они завернули за поворот и увидели Баллигласс-хаус, смутно вырисовывающийся в морозном тумане в конце извилистой дороги; его трубы дымили, точно пушечная батарея.

Рек остановил фургон. В окнах нижнего этажа горел свет, ибо в западной части небосвода, где собирались всё новые снежные тучи, быстро угасал зимний день.

– Не желаете ли чуть позже отужинать с нами? – спросил Рек в своей обтекаемо-приветливой манере.

– Надеюсь, у меня получится.

– Я непременно передам эту информацию миледи Рек. Подать чего-нибудь скромного, но питательного, да? А теперь скажите мне, есть ли на свете что-нибудь, чего вы ни за что не возьмётесь отведать?

– Вряд ли.

– Лично я готов признаться в отвращении к капусте, а в особенности, – он понизил голос до дрожащего шёпота, – к брюссельской.

– О, я съем что угодно, – сказал Страффорд.

– В пределах разумного?

– В пределах разумного. Может быть, вам позвонить и сообщить, когда я прибуду?

Рек рассеянно кивнул, глядя на дом через лобовое стекло.

– Примечательное семейство – эти Осборны, – подметил он, – примечательное во многих отношениях. Вы уже наверняка знакомы с миссис Осборн-второй? – Он сделал паузу, всё так же глядя на дом, неторопливо кивая и издавая свой фирменный вывернутый свист. – А ещё наверняка знаете, что первая скончалась при тех же обстоятельствах, что и отец Том? – Он пристально посмотрел на Страффорда. – Боюсь, эту лестницу кто-то сглазил.

– Спасибо, что подвезли, – поблагодарил инспектор, открывая дверь. – Отсюда я уже сам дойду. Увидимся позже. Если буду задерживаться, обязательно позвоню. Если всё-таки задержусь, вы же оставите ключ?

– О, не волнуйтесь об этом, я буду на посту. Настоящий домовладелец никогда не смыкает глаз. – Он смотрел, как Страффорд вылезает из фургона и по снежно-грязевой каше ковыляет к воротам. – Знаете, – сказал он, – ну не верю я, что у Жуткого Парниши, невзирая на весь его устрашающий вид, хватило бы духу убить священника – это у него-то, у того, кто без слёз и курицу придушить не мог!

10

Дом стоял на возвышении, и когда Страффорд стал приближался к нему по подъездной дороге, тот будто бы навис над ним и расправил крылья, выстроенные в псевдопалладианском стиле, словно намереваясь заключить его в свои сумрачные объятия. Детектив обладал не настолько живым воображением, чтобы принимать неодушевлённые предметы за нечто, чем они не являются. Не бывает домов с привидениями, нигде не бродят духи и призраки. Однако не прошло и дня с тех пор, как здесь умер человек, которому вонзили нож в горло, изувечили и бросили подыхать в луже собственной крови. Наверняка ведь такой жестокий поступок должен оставить что-то после себя – какой-то след, какую-то дрожь в воздухе, вроде гула, который сохраняется ещё некоторое время после того, когда замолкает колокол?

Епископ придерживался убеждения, согласно коему смерть – это нечто большее, нежели просто прекращение существования. Его дед был епископом. Гены брали своё.

Над ним пронеслась летучая мышь, разрезав крыльями подступающую тьму.

Он пытался почувствовать, каково было быть заколотым и изрезанным, упасть, истечь кровью и умереть. Когда он был молод и ещё стажировался в Темплморе[15], он воображал, будто бы ему, когда он получит полицейский значок, откроются некие особые знания. Он поймет то, чего не знают другие люди, – и о жизни, и, что гораздо важнее, о смерти и умирании. Глупое ожидание, конечно: жить – значит жить, умирать – значит умирать. Все люди на свете живут и умирают. Что такого может обнаружить насчёт этого детектив, что недоступно другим?

Да, он заблуждался, полагая, что в Темплморе его примут в некое тайное братство, ознакомят, как алхимика былых времён, с массой эзотерических премудростей. Инспектор думал, что будет не таким, как другие, проходящие жизненный путь вслепую, глухие ко всему, кроме самых простых переживаний, бытовых побуждений. Он окажется среди избранных, стоящих где-то над миром и заурядными мирскими делами. Фантазия, конечно. И тем не менее.

У него не было никого, ни жены, ни детей, ни возлюбленной, ни даже друзей. Не было толком и семьи: несколько двоюродных братьев, с которыми он виделся время от времени, да дядя в Южной Африке, на каждое Рождество тот присылал открытки, но потом перестал – вероятно, умер. Конечно, был ещё отец. Его Страффорд, однако, воспринимал не как отдельную сущность, а как некоторую часть самого себя, как дерево, чьим побегом он был и которое он вскоре затмит, а со временем и вовсе перерастёт.

Ничто из этого его не беспокоило, по крайней мере серьёзно. Он толком не знал самого себя, да и не хотел знать. Жизнь его была состоянием особенного спокойствия, безмятежного равновесия. Самым сильным его движителем казалось любопытство, простое желание знать, проникнуть в то, что недоступно другим. Для него всё на свете имело вид шифра. Жизнь являла собой каждодневную загадку, ключи к разгадке которой были разбросаны повсюду, сокрыты в тайниках или, что гораздо более увлекательно, спрятаны у всех на виду, но так, что распознать их мог только он один.

Самый скучный предмет мог вспыхнуть в его глазах внезапной значимостью, мог вогнать в трепет неожиданным осознанием лежащей за ним подоплёки. Вокруг абсолютно точно имелись улики, а его задачей было их обнаружить.

Именно вследствие этого хода мыслей у него в голове отчего-то всплыл образ бледной, анемичной жены Джеффри Осборна. Страффорд снова увидел её, здесь, в холодном синем вечернем воздухе, такой же, какой она появилась этим утром в дверях кухни. Стоя там, она, казалось, не столько присутствовала в материальном мире, сколько трепетала где-то на грани бытия. Теперь же, пока он шёл, неуклюже спотыкаясь в чужих дырявых резиновых сапогах, инспектор обнаружил, что произносит её имя вслух, выдыхая его клубами, словно волны эктоплазмы: «Сильвия». Он словно вызывал её, как заклинают духов.

Что это за ощущение охватило его, совершенно новое и в то же время неизъяснимо знакомое? Неужели он влюбился в женщину, которую видел всего лишь мгновение? Влюблённость? Да уж, это чувство собьёт его с пьедестала…

* * *

Настоящая же миссис Осборн, когда он снова встретил её, не имела ничего общего с демонической фигурой, возникшей в его лихорадочном воображении в сумраке подъездной дорожки.

Он потянул за верёвочку, которая приводила в действие дверной звонок. Миссис Даффи, открыв дверь, одарила его странным взглядом, который показался ему одновременно заговорщицким и предостерегающим. Миссис Осборн, сказала она, спрашивала о нём. Страффорд нахмурился. Ему не нравились совпадения – она спрашивала о нём в то самое время, когда он