что сооружение до сих пор не рухнуло. Снег у её подножья лежал нетронутым белым ковром. В последнее время по этим ступеням никто не ходил – он был уверен, что по ним никто не ходил уже очень давно. Да помогут небеса любому, кого застигнет пожар на верхних этажах. Он особенно боялся оказаться в горящем здании без возможности его покинуть – до чего ужасна была бы такая гибель!

В тот миг, во второй раз за день, Страффорд почувствовал, что за ним наблюдают. Повертел головой туда-сюда, щурясь от ослепительного света девственно-белой лужайки, простирающейся до опушки густого леса. Он задавался вопросом, та ли это роща, на которую Лэтти указала ему ранее из окна гостиной, та, где когда-то валили брёвна. Но нет, этот лес был слишком обширным, чтобы его можно было назвать рощей. Казалось, будто деревья, потрясая чёрными ветвями, с отчаянным напором продвигаются вперёд – и в любой момент прорвут изгородь из колючей проволоки, которая служит им границей, решительно тронутся в наступление, ковыляя и волоча корни по земле, через лежащее перед ними открытое пространство, обложат осадой дом и примутся яростно молотить сучьями по его беззащитным стенам. Будучи провинциалом по рождению, Страффорд питал здоровое уважение к Матери-Природе, но так и не смог по-настоящему её полюбить. Даже в подростковом возрасте, когда он зачитывался Китсом и Вордсвортом и проникся идеями пантеизма, он предпочитал наблюдать за капризами этой старой своевольной дамы с безопасного расстояния. Сегодня же за пением птиц и цветением растений ему виделась только бесконечная и кровавая борьба за доминирование и выживание. Как любил повторять суперинтендант Хэкетт, мозолистыми руками выполняя свой каждодневный тяжкий труд, после того как целыми днями борешься с преступностью, ночами трудно испытывать любовь к «лисенятам, которые портят виноградники»[10].

Теперь Страффорд убедился, что он здесь не один, но глаза всё ещё слепил контраст между заснеженной лужайкой и сумрачной стеной стоящих за ней деревьев, так что он никого не увидел. Затем что-то шевельнулось так, как не шевельнулись бы ни обломленный ветром сук, ни потревоженная птицей путаница ветвей. Инспектор поднял руку, чтобы прикрыть глаза, и различил что-то, похожее на лицо, хотя на таком расстоянии оно походило на не более чем бледное пятно на тёмном фоне леса. Но да, это было лицо, окружённое чем-то вроде ржавого ореола волос. И вдруг оно исчезло, как будто его никогда и не было. Был ли это человек – или всего лишь игра бликов, отбрасываемых снегом, на грязно-бурых стволах?

Страффорд чувствовал себя одновременно находящимся у всех на виду и отрезанным от всего мира. Кто за кем наблюдал: он сам за тем, кто был там, а затем исчез, – или наоборот?

Детектив пошел через лужайку. Снег был глубоким, и каждый след, который он оставлял за собой, сразу подчёркивался клиновидной тенью. Когда он добрался до того места у опушки леса, где увидел или вообразил фигуру, наблюдавшую за ним, то обнаружил затоптанный куст папоротника-орляка. Он перелез через колючую проволоку и двинулся вперёд, к деревьям.

Здесь над головой нависал полог ветвей, а на земле виднелись лишь редкие клочки снега, слишком небольшие и разрозненные, чтобы заметить след того, кто прошёл этим путём до него, кем бы он ни был. Троп не было, но чутьё вело Страффорда вперёд, всё глубже и глубже в лес. Его хлестали прутья, а огромные дугообразные побеги шиповника вытягивали колючие усики и цеплялись за пальто и штанины брюк. Этим его, впрочем, было не запугать, и он двинулся дальше. Теперь он был не кем иным, как охотником: нервы натянуты, разум чист, дыхание поверхностно, а кровь бесстрастно бежит по жилам. Он ощутил острый прилив страха. Наблюдатель, за которым следят; охотник, за которым охотятся.

На листе растения он заметил что-то тёмно-блестящее, протянул кончик пальца и коснулся находки. Это была кровь – свежая.

Он пробирался сквозь угрюмую, неподатливую чащу, высматривая по пути новые капли крови – и находя их.

Пройдя немного, остановился. Казалось, Страффорд уловил звук ещё до того, как его услышал. Впереди кто-то что-то рубил, не дерево, но что-то вроде этого. Он стоял и слушал, рассеянно вбирая в себя окружающие его запахи: резкий дух сосны, мягкий коричневый аромат суглинка. Он снова пошёл вперёд, уже более осторожно, раздвигая ветки и пригибаясь, чтобы избежать царапин. Чувствовал себя героем сказки, что прокладывает путь к заколдованному замку через застывший, скованный чарами лес.

Шиповник красно-бурый – Rosa rubiginosa. Откуда всплыло это название? Его очаровывало то, как недра разума могут хранить такие вещи, даже не подозревая, что там есть такое знание.

Он уже продрог, и притом продрог не на шутку. Тренчкот его был здесь до абсурдности неуместен. По телу пробежала дрожь, и пришлось стиснуть зубы, чтобы они не стучали. В одном из позаимствованных в доме резиновых сапог, левом, наверняка была трещина, ибо он чувствовал, как пятка его носка пропитывается ледяной влагой. Страффорд ощущал себя нелепо. Как будто его заманили в лес только для того, чтобы посмеяться и поиздеваться.

Земля внезапно пошла под уклон, и он чуть не упал на полузамёрзшей каше из мокрой листвы под ногами. Остановился, прислушался. Слышно было только его собственное затруднённое дыхание. Звук топора впереди прекратился. Инспектор снова тронулся вниз по склону, то и дело поскальзываясь и съезжая, хватаясь за низко свисающие голые ветки, чтобы удержаться на ногах. Наконец добрался до самой чащи леса. Здесь царил своеобразный полумрак. Страффорд прямо-таки чувствовал, как сердце колотится о рёбра. Не думай, сказал он себе, просто существуй – как животное. Годы работы в полиции научили его быть не то чтобы бесстрашным, но не обращать внимания на страх.

Мрак начал рассеиваться, и через мгновение он подошёл к краю поляны – своего рода полой котловины в самой низменной части леса. Здесь была открытая местность, и снежный ковёр покрыл её равномерным слоем, не получив ни малейшего препятствия.

Посреди поляны стоял, или, вернее, полустоял-полулежал, ветхий вагончик, выкрашенный в зелёный, с невероятно узкой дверью и низко расположенным прямоугольным окном с заднего конца. Страффорд испытал лёгкий шок узнавания. Когда его отцу однажды летом пришла в голову мысль отправиться с семьёй в турне по Франции, он раздобыл точно такой же. Разумеется, из этого плана ничего не вышло, и покупку оставили гнить во дворе конюшни, понуро наклонённую вперёд и опирающуюся на кончик дышла прицепа. Колёс у этого вагончика не было, краска облупилась, а заднее окно скрывалось под многолетней коркой въевшейся грязи. Как он