– То-то и оно, что ты знаешь: нету никакой вольной! –скучным голосом прервал Адольф Иваныч. – Ты это сразу почуял своим рабскимсердчишком, не то разве позволил бы Нептуну задницу твою рвать? Разве позволилбы женщине… женщине за тебя вступиться? Я, признаться, опасался: а что, еслистарый граф все ж эту бумагу написал да и послал тебе в город? Уж больно тыхрабрился поначалу. Я тебя решил испытать – и испытал. Теперь вижу: не отпустилон тебя! Раб ты. Холоп. Крепостной, кабальный, из людей господина Берсенева. Ижена твоя – по холопу раба.

Ирена изумилась проницательности управляющего. Да, если быИгнатий в действительности был тем, за кого он себя выдавал, если бы ощущалсебя свободным, независимым человеком, сыном графа Лаврентьева, пусть инезаконным, он не сдался бы так быстро, не лопнул бы, как мыльный пузырь.Последние же слова Адольфа Иваныча показались ей совершенно бессмысленными. Чтоже, он полагает, жена Игнатия тоже из чьих-то крепостных? Нелепица какая! Да унее самой в приданом не меньше тысячи душ. Единственное, о чем сейчас надодумать, как держать себя отныне с Игнатием.

Какая ложь! Какая жестокая, чудовищная ложь! «Под маской всечины равны, у маски нет души, ни званья нет – есть тело. И если маскою чертыутаены, то маску с чувств снимают смело» – так, что ли?! Помнится, Игнатийвосхищался этими словами из лермонтовского «Маскарада», только недавноопубликованного и бывшего самым модным произведением. Что же, он думал, егомаску никто никогда не сорвет, она так при нем и останется? Глупо, наивно,жестоко!

К горлу подкатывал комок, слепленный поровну из злости ижалости. Задыхаясь, Ирена оглянулась на Игнатия – и тут же отвела глаза,пораженная выражением безмерного стыда, исказившего его лицо.

– Не слушай его! – вскричал Игнатий. – Этого не может быть!Бумага есть, непременно есть, я знаю, где отец хранил потайные документы, я найдуих!

И, по-детски, нелепо замахав руками на Адольфа Иваныча, онвзлетел по ступеням высокого крыльца и скрылся в доме.

– Ну беги, поищи, – ухмыльнулся управляющий. – Может быть, инайдешь вчерашний день. А мы пока… – И он медленно, оценивающе поглядел наИрену.

Она вскинула подбородок и не отвела взгляд, хотя сердцезабилось, затрепетало от необъяснимого ужаса. Можно было сколько угодноубеждать себя, что Адольф Иваныч ничего с ней не сделает, не посмеет сделать,однако стоило ей только посмотреть на эти отвислые губы, столь пухлые итолстые, что рот в углах никогда не был плотно прикрыт и там поблескивалабелесая высохшая слюна, как Ирену начинало мутить от страха и отвращения.

– А мы пока побеседуем с хорошенькой актрисочкой, – сладкощурясь, промурлыкал Адольф Иваныч, тяжело опираясь короткопалыми руками вподлокотники и начиная приподниматься.

Ирена отпрянула, готовая бежать куда ноги поведут, как вдругкто-то тяжело затопал за ее спиною и завопил благим матом:

– Адольф Иваныч! Забыли!

К крыльцу вперевалку подбежал Булыга и стал, едва переводядух. Кажется, в жизни Ирена еще никому так не радовалась, как этому коротконогому,горбатому уродцу!

– Что еще? – недовольно, отрывисто спросил Адольф Иваныч.

– Свадьба… свадьба-то нынче на деревне, у ТихонаОднодворцева. Забыли.

– Ох! – воскликнул Адольф Иваныч, хлопнув себя по жирнымляжкам. – Парася! Чернявенькая красоточка! Ну, Тихону не поздоровится, если яне успею прежде него… – Он хмыкнул утробно, а Булыга зачастил:

– Успеете, Адольф Иваныч, успеете в самый раз к постели.Однако мешкать не след!

– Не след, – согласился управляющий и выбрался наконец изкресла. – Вам придется подождать до завтра, моя прелесть, – улыбнулся он Ирене.– Вы уже распустившийся розанчик, а Парася с ее чудными, тугими, румянымищечками – еще нетронутый бутончик. Поэтому нынче я поспешу к ней, а вы отожидания сделаетесь еще краше!

И он заспешил вниз по зеленому шелковому холму. Иренаглядела ему вслед, чуть дух переводя от омерзения. Она успела увидеть, чтостремешки на его брюках оборваны, так что те свисают нелепыми мешками, и этозрелище почему-то доставило ей злорадное удовольствие.

Точно почуяв ее взгляд, Адольф Иваныч обернулся, сделал,паясничая, ручкой и тут же прикрикнул:

– Емеля! Смотри за ней! Удерет – ты ответишь.

– Шкуру с живого спущу и на барабан натяну, – присовокупилБулыга, шаг в шаг спешивший за управляющим. – Ты меня знаешь!

– Знаю, – с тихой ненавистью отозвался кто-то рядом, иИрена, поведя глазами, с изумлением увидела близ себя Емелю-Софокла, которыйтак и стоял, привалясь к боку перегородившего аллейку неказистого своегоэкипажа, и угрюмо наблюдал за происходящим.

При виде его Ирена вдруг почувствовала некоторое облегчение,словно в тяжелую минуту встретила родного человека – пусть и дальняя родня, авсе же не чужой.

– Куда это они побежали? – со слабой улыбкой спросила она. –На какую свадьбу?

– Слышала небось, – буркнул Емеля. – Парасечка, румяненькая,Тишки Однодворцева невеста. Ну, у Адольфа первейшая забава – девок распочинать.

– Распо… что? – слабо улыбнулась Ирена, и Емеля злобнозыркнул на нее своими каштановыми глазами:

– Что, что! Дура вовсе, что ли? Не знаешь, что мужик сдевкою делает, когда спать с ней ложится? Стелют постель молодым, да тольковместо жениха на невесту первым Адольф залазит. Вот и все, и нечего тутчтокать!

Ни грубость его, ни откровенность выражений не возмутили ине оскорбили Ирену так, как роль Адольфа Иваныча. Так вот куда он помчался совсех ног!

– Гадость! Мерзость! – яростно выдохнула она. – Но как, какже это терпят, я просто не понимаю? Нельзя, нельзя же! Жених, его отец и отецневесты должны…

– Вестимо, должны, – со своей обычной туповатойпокладистостью, вновь вернувшейся к нему, кивнул Емеля. – Помнится, не такдавно Федюня Суворов с кулаками на немчина поднялся. Ну, Адольф с Булыгоюсперва отвозили его плетью почем зря, а потом обмотали вокруг шеи собачью цепьда и посадили под воротами избы, где Адольф всю ночь с невестой забавлялся.Потом она ему, дело ясное, без надобности, однако на семью тягла нового невзвалят, оброка не увеличат. Немец наш лютует только с ослушниками, а с теми,кто не перечит, иной раз даже добр. Хозяйствует он разумно, его и старый графценил весьма, да и новый, по слухам…