По счастью, она сидела спиной к дивану. Звуки, доносившиесяоттуда, внушали жалость, смешанную со стыдом и отвращением. Несколько раз Иренапыталась внушить себе, что надо бы встать и подойти к Игнатию, попытаться егоуспокоить, в конце концов, увести отсюда, однако Емеля предостерегающе качалголовой, замечая ее попытки, так что она решила сидеть и ждать, чтобы Игнатийуспокоился.

Наконец усталость и избыток потрясений сломили ее. Вялыепальцы еще успели развязать под подбородком ленты, а потом шляпка упала на пол,руки – на колени, голова запрокинулась на спинку кресла – и Ирена уснуламертвым сном еще прежде, чем поняла, что засыпает.

…Она пробудилась оттого, что солнечный луч бесцеремоннозащекотал глаза и нос, и едва могла пошевелиться: все тело затекло от неудобнойпозы. В ту же минуту что-то напротив нее суматошно вскочило, замахало руками,затрясло косматой головой, хрипло закричало:

– Дорофей, куды, мать твою!.. С левой кулисы! Оружие подай,мой верный паж, ведь честь отмщенья требует…

Ирена зажала рот рукой, подавляя истерическийполувсхлип-полусмешок. Лицо Емели-Софокла было в красно-сине-зеленых пятнах:цветной фонарь у потолка, пронизанный солнечными лучами, бросал кругомразноцветные зыбкие зайчики. Надо полагать, и сама Ирена выглядела не лучше,потому что при виде ее Емелины каштановые глазки сперва вылезли из орбит, апотом насмешливо сощурились, однако он ничего не сказал, только фыркнул.

– На себя посмотри, – сухо проговорила Ирена, чувствуя себядонельзя разбитой, несчастной, несвежей, неприбранной. – Умыться бы мне…

– Сейча-ас, – с хрустом зевнул Емеля, – сейчас кликнукакую-нито субретку…

– Ради бога, – испугалась Ирена, – никого не надо. Покажи,где найти воду, я лучше сама.

Емеля уставился на нее круглыми глазами. Похоже, образбарышни из богатой семьи, графини, которая сдуру выскочила за крепостногомужика, давал в его сознании одну трещину за другой. Не падает ежеминутно вобморок, не разражается рыданиями, не обижается, когда кучер называет ее на«ты», мертвым сном спит в кресле, а главное, сама – сама! – хочет умыться!Неудивительно, что Емеля смотрел с таким недоверием. Ирена и сама себя не узнавала.«Глядишь, этак я скоро косить сено научусь, коров доить или полотно прясть!»

– Ну, где умыться? – спросила она с напускной сердитостью итолько тут обнаружила, что Емеля больше не пялится на нее, а с таким жеизумлением разглядывает кожаный, изрядно потертый диван. Чего-то там нехватало, на этом диване, того, что было на нем вчера, однако Ирена довольнодолго разглядывала его, потирая пальцами замлевшую шею, прежде чем вспомнила,что не хватает там Игнатия.

Воспоминание о нем наполнило ее такой тоской, что и без тогонерадостное настроение сделалось вдвое непереносимым. О Господи, ну как онамогла быть такой дурой, почему позволила усталости сломить себя, вместо тогочтобы уговорить Игнатия бежать под покровом ночи! У нее слезы навернулись наглаза, а у Емели на лице проступило явное облегчение: наконец-то страннаягостья начала вести себя согласно образу!

– Погоди, – сказал он успокаивающе, – я сей минут обернусь сводицею. Погоди, не ходи никуда!

Он исчез за дверью, а Ирена мрачно подумала, что «годить»как раз не следовало бы. Нужно исчезнуть отсюда, сбежать от Емели, отыскатьИгнатия – ну и так далее. Все верно, все правильно, и все-таки Ирена знала, чтоне тронется с места, пока не умоется и не приведет себя хотя бы в относительныйпорядок. Чтобы не терять времени, она достала из ридикюльчика гребешок,распустила небрежно сколотые волосы. Дома ее, конечно, причесывала горничная,однако Ирене не составляло никакого труда уложить волосы самой: они были легкие,пышные, вьющиеся, и каждая прядь, выбившаяся из прически, тут же начиналавесело кудрявиться, будто завитая нарочно. В Смольном эти кудряшки доставлялией массу неприятностей, но прошли, прошли те времена!

Ирена опустила руку с гребнем, вдруг поразившись тому, чтосовершенно равнодушно вспоминает институт. Сколько лет он держал ее душу воковах, которые чудились неразмыкаемыми, однако вчерашний день с его открытиямипреобразил Ирену. «Сокольская стала женщиной», – бледно усмехнулась Ирена,хотя, кажется, таинственного события так и не произошло… кажется. И тут же онасердито сморщила нос: все-таки освобождение от смольненских уз было неполным,вот ведь снился же ей всю эту ночь управляющий Адольф Иваныч в образе ихклассной дамы Шишмаревой, которая не позволяла наказанным плакать и кричала:«Souffrez votre punition, souffrez![9]»

Скрипнула дверь, Ирена испуганно оглянулась, но это былЕмеля с ведром воды в правой и подносом в левой руке. Поднос был отнюдь непуст: Ирена увидела кувшин, ковригу хлеба, плошку с медом. Емеля балансировалэтой тяжестью так легко, словно ему приходилось выступать не только натеатральной сцене, но и на арене циркового балагана.

С непостижимой ловкостью швырнув поднос на стол (ни единаякапля не сплеснулась через край кувшина!), он потащил ведро в соседнюю комнату,сделав Ирене знак идти за собой, и она едва не застонала от облегчения, увидевпрекрасно оборудованную туалетную комнату, примыкавшую к кабинету с однойстороны, а с другой – к спальне. Ирена туда только заглянула разочек – иотпрыгнула: воздух там был затхлый, тяжелые шторы опущены, мрачно и страшно.

Вода оказалась чуть теплой, но Ирена отлично помылась в двухтазах. Волосы она заплела в косу. Сейчас не до пышных причесок! Хорошо было бысменить белье, но не просить же Емелю сбегать за багажом. Тем более что и тамнет чистого… Ирена вспомнила, как только лишь вчера утром обдумывала свою новуюжизнь в Лаврентьеве (например, какие предметы туалета ей в первую очередьсошьют крепостные белошвейки), и криво усмехнулась своей глупости и наивности.

Потом она поела. Емеля к ее возвращению из туалетной комнатыуже выпил полкувшина молока и отъел большую часть краюхи, а мед едва покрывалдно плошки. Да, этот мужик с графиней не больно церемонился! Однако сейчасИрена спрятала графское достоинство подальше и смиренно съела все, чтоосталось. Для Емели она ничем не лучше его самого! Такой же мыльный пузырь, какего молочный брат Игнатий! Ирена позволила себе потешиться мыслью, как онауговорит отца выкупить, непременно выкупить Емелю, а потом ему зададутхорошенькую порку – так, для острастки, чтоб вспомнил про этот почти дочистасъеденный мед! Сия упоительная картина, впрочем, недолго тешила ее воображение,потому что воспоминание о другом человеке, которого тоже предстоитвыкупа́ть, обрушилось на нее с новой силой.

Где же Игнатий?! Ну куда он пропал, где его искать?