Ох, как зачесалась рука дать ему увесистую пощечину! Ноздесь, рядом с мертвым Игнатием, под ненавидящим взглядом Степаниды… Нет, онасдержит себя.

– Вы правы, – проронила глухо. – Мне здесь делать нечего.Угодно ли вам будет дать мне экипаж? Впрочем, я могу и пешком уйти.

– Пеш-ком? – раздельно повторил Адольф Иваныч. – Уй-ти? Какэто – уйти? Куда?! А закон?

– Что – закон? – раздраженно воскликнула Ирена, однакоАдольф Иваныч только ухмыльнулся в ответ своими влажными губами, а вместо негоответил Булыга:

– Вот то-то и оно: закон зачем? С благу-мату его сочинили,что ли?

– Пошел вон! – теряя голову, крикнула Ирена, однако АдольфИваныч выставил руку.

– Минуту, – твердо произнес он. – Ты, очевидно, не слышала,что я вчера сказал? По мужу – раба. По холопу – раба!

– Нет, – огрызнулась Ирена. – Отстаньте и дайте мне пройти!

Булыга не то захохотал, не то заржал от восторга.Несомненно, этот прилив радости вызвало у него искаженное от бешенства лицоИрены, и она из последних сил попыталась взять себя в руки, чтобы не доставлятьудовольствия мерзкому холую.

– Постараюсь объяснить попроще, – спокойно сказал АдольфИваныч. Это издевательское спокойствие, как уже успела заметить Ирена,появлялось у него в минуты особого, лютого гнева, когда он предвкушал последнееунижение жертвы. Сейчас его жертвой, несомненно, была она. – Итак, закон, –врастяжку проговорил Адольф Иваныч. – Закон гласит, что вольная женщина,сочетавшаяся браком с крепостным, и сама полностью попадает в крепость егогосподину. Стало быть, с той минуты, как ты обвенчалась с Игнашкою, ты сталакрепостной господина Берсенева. И, согласно его доверенности, находишься вполной моей власти. Как бишь зовут тебя? Ирина… Арина ты! Аринка, Игнатьевабаба. Арина Игнатьева, крепостная… Понятно?

– Жена связана законом, доколе жив муж ее! А Игнаша помер! –раздался чей-то отчаянный вопль, и Ирена увидела Емелю, который выскочил изтолпы и замер, прижав кулаки к груди, словно до смерти испугавшись собственнойсмелости.

– Чт-то? – тихо переспросил Адольф Иваныч, и вокруг всезамерло. – А ну, раскатайте-ка его хорошенько!

Булыга ринулся вперед. Похоже, он был уверен, что простыечеловеческие отношения могут уронить его достоинство, и потому держал себя так,словно получал от жестокости великое наслаждение. А впрочем, так оно и было.

Он вцепился в Емелю – тот даже не сделал попытки вырваться,– в одно мгновение сорвал с него всю одежду вплоть до исподнего, свалил наземлю, вскочил верхом на ноги и начал полосовать спину короткой, толстойплетью.

Ирена смотрела расширенными глазами, как на тощем, бледномтеле вспухают алые рубцы, и невольно считала удары вместе с Адольфом Иванычем,который громко отчеканивал:

– Раз, два… пять… восемь… десять… Довольно пока!

Булыга остановился с видимой неохотою. Встал, схватил Емелюза волосы, вздернул на ноги, но едва отпустил, тот рухнул на четвереньки изамер в постыдной позе, уткнув лицо в землю.

– Угомонился? – хохотнул управляющий. – Все равно будет, какя сказал.

– Будет! – с рыданием выкрикнул Емеля. – Гнида тоже вошьюбеспременно будет!

– Ах ты… – Булыга с яростью припечатал его пинком понижеспины. Емеля распластался на траве и более не шевелился.

Адольф Иваныч торжествующе огляделся – и вдруг красный ротего приоткрылся.

– А эт-то еще что? – просвистел он, ткнув куда-то указующимперстом, и Ирена увидела гору корзин и баулов, сваленных под крыльцом.

Да ведь это ее с Игнатием вещи! Их багаж!

Адольф Иваныч кивнул – Булыга тотчас приволок огромнуюкартонку, перевязанную зеленой лентой, открыл.

Ирена тихо ахнула, когда голубая, пенистая волна кружевхлынула на зеленую траву лужайки. Ой, это платье, единственное из купленных«приятельницей» Игнатия, которое пришлось ей по вкусу. Однако оно было согромным кринолином, а потому Ирене не представилось случая надеть его.

– Одёжа! – радостно сообщил Булыга, хватая платье. –Гляньте-ка, обручи в его вздеты!

Он вертел платье так и этак, пытаясь добраться до хитроумновшитого кринолина. Тонкий, воздушный муслин на глазах вянул в короткопалыхгрубых лапищах.

Адольф Иваныч утробно хрюкнул и резко выставил вперед руку:

– Топор. Топор мне, ну!

Топор явился будто по волшебству. Адольф Иваныч кивнулБулыге – посторонись, мол! – и со всего маху рубанул лезвием по кринолину.

Раздался жалобный треск. Полетели воздушные голубые клочки;пышное облако, громоздившееся на траве, жалобно просело.

Рубанув еще раз – для надежности, – Адольф Иваныч посмотрелна Ирену. Он поигрывал топориком, а она не могла оторвать глаз от блестящеголезвия, к которому пристал крошечный голубой лоскуток.

Вдруг нечем стало дышать. Толстое лицо и огромные губыАдольфа Иваныча надвинулись, а потом он сделался маленьким-маленьким, и егозакружило в черном вихре, который пронесся перед взором Ирены, занавешиваятьмою все кругом. Она схватилась за горло и вскрикнула так отчаянно, словно унее разрывалось сердце.

Этот крик отнял последние силы. Ноги подкосились, потомчто-то сильно ударило ей в спину и голову. Черное небо навалилось сверху – ивсе померкло.

Ирена потянулась и открыла глаза. Странно – что этосделалось с потолком ее опочивальни? Почему он сложен из бревен, неоштукатурен, не по?белен, не расписан? Где хорошенькие веселые амурчики,которыми отец приказал разрисовать потолок, когда подросшей Ирене отвели этупросторную комнату вместо маленькой детской?

Ах да! Она ведь не дома! Она ведь сбежала с Игнатием! И этотпотолок, наверное, принадлежит тем нумерам близ съезжей станции, где они ночуюти откуда завтра отправятся в Лаврентьево, чтобы…

Лаврентьево! Игнатий!

– Гля, раззявила буркалы! – раздался рядом женский голос,исполненный такой злобы, что Ирене стало зябко.