Мальчишка вскочил, поддерживая портки, – и тотчас лицо еговыразило такое откровенное разочарование Ирениным стратегическим маневром, чтоона не выдержала и расхохоталась. Куря смотрел обиженно, а Ирена – изумленно.На вид Куре казалось лет десять. У него были точеные черты, очень белая кожа,кое-где покрытая оранжевыми веснушками, но при этом – большие черные глазанеобычайно красивого разреза, черные брови вразлет, густые черные волосы,стриженные по-крестьянски, нелепой скобкой, но даже это не могло испортитьбезусловной красоты тонкого детского лица. И в лице этом было что-то оченьзнакомое.

«Где я его видела? – рассеянно вспоминала Ирена. – Да гдееще, как не в этом доме. Наверное, мелькнул перед глазами вчера или сегодняутром…»

– Отпусти меня! – взмолился Куря. – Отпусти, а? Ну что тебепроку в моей погибели?

– Неужели тебя до смерти убьют за то, что в окошко залез? –ужаснулась Ирена.

– Что в окошко – это еще полбеды, – повесил голову Куря. – Авот что мед крал…

Ирена поглядела на горшки. Так вот что это такое –золотистое, тягучее! Мед, ну конечно. Ей захотелось подставить палец под тонкуюструйку, а потом облизать его. Захотелось есть!

– А почему мед из одного горшка в другой течет? – спросилаона.

Куря уставился недоверчиво:

– Нешто не знаешь?!

– Знала бы, так не спрашивала, – пожала плечами Ирена.

– Откуда ж ты такая взялась, что не знаешь, как мед берут?

– Знаю, – обиделась Ирена. – Мед берут ложечкой из розетки,а в розетку накладывают из вазочки. Еще из плошки деревянной его берут, –уточнила она, вспомнив ту плошку, что разделила утром с Емелей.

– Мед берут из ульев, – пояснил Куря с видом превосходства.Поскольку он при этом повыше поддернул свои упадающие вниз штаны и завязалвздержку, выглядел он не столько важно, сколько комично. – Из пчелиных ульев.Пчелы с цветов пыльцу собирают, в улей несут, а там из него медок высиживают.

– Высиживают? – недоверчиво переспросила она. – Как несушка– цыплят?

– Это мне неведомо, – пожал плечами Куря. – Однако ядоподлинно знаю, что пчела с цветка летит прямиком в свой улей либо в дупло,коли она дикая, а потом пасечник или бортник оттуда соты достают медовые.

– Как достают? – недоверчиво спросила Ирена. – Руками? Апчелы их насмерть не заедят?

– Непременно, – согласился Куря. – Заедят непременно, колиони не оборонятся. Знаешь, как Мирон, пасечник, наряжается, когда идет мед изульев брать? На голове у него колпак кожаный с дырками для глаз, рта и носа, наруках плотные вареги с пальцами («Перчатки, значит», – с некоторым усилиемсообразила Ирена), ну и вся прочая одежа либо застегнута плотно, либо такзавязана, чтоб ни одна пчелка ни в портки, ни под рубаху не проскользнула.Сверху рубахи армячина плотный, на ногах сапоги с отворотами, в таких поболотине ходят. В руках Мирон несет деревянный лоток, а в нем ложка, нож илопаточка. Выбирает он минуту, когда рой на промысел в поля и леса за пыльцойулетает. Откроет улей, а там соты лежат. Ну, это такие ячейки вощаные,мелкие-мелкие, в которых пчелы и выводят мед, – пояснил Куря, заметив, что вглазах Ирены не тает прежнее недоумение. – Коли хочешь на них посмотреть,открой любой из горшков, что наверху стоят, да погляди, – посоветовал Куря,однако Ирена прекрасно понимала, что, лишь только она отшагнет от окна, Курянемедленно даст деру, а поэтому решила обуздать свое любопытство.

– Потом погляжу, – усмехнулась она. – Да ты рассказывай,рассказывай!

– Ну вот, – продолжал Куря, тяжко вздохнувший оттого, чтохитрость его не удалась, – Мирон ножом кусок сотов отрежет, лопаточкой подденети в лоток положит. Потом другой кусок, третий, пока все соты не соберет. А тотмед, что в улей пролился, он ложкой подберет и в лоточек сольет.

– А пчелы? Они так и будут равнодушно смотреть, как Миронзабирает их мед? – возмутилась Ирена.

– Экая ты бестолковая! – возмутился в ответ Куря. – Я ж тебесказал, что он за сотами идет, лишь когда рой улетел. Там, в улье, конечно,пчелы остаются, да им Миронову одежу не прокусить. Попусту жалят – и падают, ипадают.

– Почему падают? Он их убивает, что ли?

– Они сами себя убивают. Пчела о кожаную маску или армякжало ломает, а без жала она не может жить.

– Жалко… – пробормотала Ирена.

– Жалко у пчелки, – хихикнул Куря. – Нешто лучше, коли мед вулье засахарится да пропадет? Он людям понужнее будет. Пчелы еще сотовнастроят, нового меду наделают. Такая уж их пчелиная доля!

– Ну ладно, – кивнула Ирена. – Как соты вырезают, я поняла.А эти горшки зачем?

– Так ведь мед в сотах запрятан, – пояснил Куря. – Что ж,его из сотов пальцем выковыривать, что ли? Кусками откусывать от сотов нельзя:брюхо забьешь вощиной – помереть недолго! Поэтому бабы кладут соты в особенныегоршки, чтоб снизу, видишь, дырочка в нем загодя была проделана либо потомпросверлена. Мед из сотов на дно сочится, а через дырочку вытекает в другойгоршок. Ежели в нижний заглянешь, то увидишь чистый мед, – с самым невиннымвидом сказал Куря, однако Ирена по-прежнему была настороже и на новую уловку неподдалась.

– Верю тебе на слово, – сказала она. – И куда дальше этотмед девают?

Куря смотрел на нее, как на сумасшедшую:

– Известно куда! Едят! Либо ложкой черпают, либо на хлебнамазывают, либо пряники медовые пекут. Только в наши избы крестьянские такоймед не попадает. У нас все больше дикий. От диких пчел. Его шибко много ненаберешь: гнездо дикого роя высоко на дереве, в дупле, туда и лезть опасно, имед брать трудно. Небось только медведям да бортникам под силу, а у нас всебортники обязаны свою добычу в господский дом нести. Потом этот мед отправляютлибо в город, на продажу, либо барину с другим съестным припасом. А поройсладкого поесть охота – ну просто мочи нет. Ну вот мы с Савелькой и… – Курявиновато пожал плечами. – Да разве только мы? Небось и другие тоже норовятхапнуть то, что плохо лежит. Адольф Иваныч сам виноват, что тут защелка в окнеизломана, а он недоглядел.

– Адольф Иваныч вряд ли будет каяться, что за господскимдобром плохо смотрит, – сухо сказала Ирена. – А вот тебя он крепко выдерет, какмне кажется.

На черные глаза Кури навернулись слезы.

– Ладно, – сказала Ирена, – не реви. Я тебя отпущу, так ибыть. Только ты мне свои лапти отдай.

Куря так и вытаращил глаза, еще блестящие от слез:

– Лапти? Зачем?