Ирена всей душой, всем существом своим уцепилась за этумысль, отчаянно заставляя себя поверить в нее, найти хоть малейшее оправданиеИгнатию. Ведь она его жена, теперь никуда не денешься. И она полюбила его непотому, что он чей-то там сын, а за эту красоту, за его благородство, за… Онане могла вспомнить, за что. Ладно, вспомнит потом. Сейчас важнее другое. «Никтоне должен узнать», – подумала Ирена, и ей стало легче дышать. Им с Игнатиемследует немедленно уехать, прямо сейчас, на ночь глядя, и вернуться в Нижний, азатем и в Петербург. Надо повиниться в бегстве отцу с матерью, сказать, чтоЛаврентьев умер, что наследство… ну и так далее, кроме самого главного, самогопозорного! Она богата, у нее великолепное приданое, им с Игнатием более чемхватит – если, конечно, родители не разгневаются до такой степени, что лишат ееприданого, обрекут на нищету… Но тут же Ирена спохватилась, что этомелодраматическое, точно из книжки списанное, событие едва ли произойдет, хотянищета уже чуть ли не за спиной стоит, похохатывает: ведь Игнатий остался безгроша, все истратив на дорогу! На что же добираться до Петербурга?!

Слезы прихлынули к глазам, но Ирена тряхнула головой, не давсебе расплакаться. Ничего. Это ничего. В самом крайнем случае они продадуткое-что из вещей. Или… они еще что-нибудь придумают. Но это потом, а сейчассамое главное – уехать, избавить Игнатия от этого унижения, дать ему понять,что она, жена его, с ним, не даст его в обиду!

Ирена вздохнула, набираясь храбрости, и решительно – одинБог знал, чего стоила ей эта решительность! – сказала, обращаясь, безусловно, куправляющему, однако глядя слегка поверх его головы, чтобы не больно-то о себевозомнил:

– Сударь, не имею чести знать вашего имени, не будете ли выстоль любезны дать нам лошадь и экипаж? Поскольку я вижу, что мы здесь не кодвору, полагаю, нам лучше уехать отсюда!

Фраза, может быть, получилась довольно неуклюжая, и поначалуИрене не удавалось справиться с голосом: он срывался то на девчоночийиспуганный писк, то на робкий шепоток, однако посылка достигла адресата: АдольфИваныч уставился на Ирену и воскликнул:

– А это еще кто?

Выражение его лица было при этом самое изумленное; он дажевылупил свои маленькие белесые глазки и отвесил толстенную нижнюю губу. Можнобыло подумать, что управляющий до сего мгновения и не подозревал осуществовании Ирены, и не замечал ее, хотя она не раз ловила на себе егокороткие, оценивающие, холодноватые взгляды.

Он решил унизить ее так же, как унизил Игнатия! Но невыйдет. Не выйдет!

Она вздернула нос и призвала на помощь всю ту каплюшляхетского гонора, которая была растворена в ее буйной русской кровушке:

– Я Ирена Александровна Лаврентьева, в девичестве графиняСокольская.

Адольф Иваныч тупо моргнул, потом повернулся к Булыге,который пялился на Ирену, словно она заговорила не на русском, а накаком-нибудь нечеловеческом языке, и сказал:

– Сигары!

Булыга подскочил, хлопнул в ладоши. Прибежал мужик, верно,лакей – в ливрее и суконных башмаках с пуговицами, держа в охапке плетеныйстолик, на котором лежали две сигары, спички, стояла бутылка с коньяком и наредкость уродливые рюмки с длинными толстыми ножками. Другой лакей волок вохапке плетеное же кресло, подобное тому, в котором восседал управляющий, а заним бежал черно-пятнистый, непомерно жирный бульдог.

Ирена не знала, чем возмущаться: тем ли, что управляющий невстал, приветствуя ее, вообще не сказал ни слова, тем ли, что намерен курить вприсутствии дамы. Отец-то ее держал себя по-старинному, никогда не курил вприсутствии женщин, а только по утрам в своем кабинете. Что же, этот АдольфИваныч думает, что она будет сидеть с ним рядом, беседуя и при этом вдыхаягорький табачный дым?! И где в таком случае кресло для Игнатия?

И тут же в принесенное кресло вскочил бульдог, причемзавалился на спину, явно подражая Адольфу Иванычу! Он слегка разинул пасть, иБулыга, ухмыляясь во весь рот, сунул в эту пасть сигару, уже раскуреннуюАдольфом Иванычем. Пес стиснул челюсти и, скосив глаза на тлеющий огонечек,принялся пыхтеть и сопеть, дымя при этом, как пароходная труба.

Адольф Иваныч закурил новую сигару, с умилением глядел напса и приговаривал:

– Умница, Нептун, ты большая умница! Однако никак невыучишься затягиваться. Погляди, Булыга, он совершенно по-детски курит, толькодымит, а в свое нутро не принимает!

– Так точно, Адольф Иваныч, – еще ниже свесил голову вугодливом поклоне Булыга. – Где им… Животина – она и есть животина!

– Однако преусердная! – значительно воздел руку с сигароюАдольф Иваныч, и Булыга старательно закивал: преусердная, мол.

Полнейшее согласие выразилось и на лицах стоявших навытяжкулакеев.

Ирена с изумлением оглянулась на Игнатия. Она не верила…просто не могла поверить своим глазам! И потрясла ее вовсе не курящая собака –подумаешь, балаганный фокус, только собаку жалко! – а нарочитое, вопиющеепренебрежение, с каким относился к ним с Игнатием этот непотребный Адольф.Курить при даме! Сидеть, не предлагая ей сесть! И ни словом не ответить на ееслова, не представиться! Если бы ей удалось найти силы заговорить, она уж нашлабы подходящий эпитет для этого зарвавшегося наглеца, даром что никогда в жизнине приходилось браниться, однако от возмущения у нее буквально присох язык кгортани. Нет, молчать больше нельзя!

Однако Адольф Иваныч не дал ей возможности высказаться. Онперевел взгляд на бледного, неподвижного Игнатия и спросил насмешливо:

– Вижу, ты сохранил отцовскую страсть к актеркам?

– Нет! Это не… – задушенно вскрикнул Игнатий и тут же будтоподавился, когда Булыга, словно невзначай, тронул торчащую за поясом плеть:

– Закуси губу-то! Полно врать!

Ирена лишь всплеснула руками, не в силах слова молвить отвсеохватного возмущения. Да что это они один за другим?.. А ведь чувствовала,все время чувствовала она, что туалеты, выбранные для нее неизвестнойприятельницей Игнатия, слегка грешат против хорошего вкуса. Да чего там –слегка! Слишком уж они нарядны, чересчур пышны. Вот и получай, что заслужила:дамы из общества этак в пух и прах не рядятся даже на балы, а Ирена в изобилииярких полосочек, оборочек среди бела дня… Строго говоря, уже близок вечер,однако и это не приглушает попугайной пестроты ее наряда. Правду говорят –встречают по одежке.