— Да, — сказал он и делано хохотнул.

— Сколько?

— Весы в ванной показывают сто восемьдесят восемь.

— О, Господи!

Он кивнул в сторону ее сигареты.

— Можно я тоже одну выкурю?

— Да, если хочешь, Билли. Ты об этом не говори ничего Линде.Ни слова.

— А в этом и нужды нет, — сказал он, закуривая. От первойзатяжки голова слегка пошла кругом. Нормально. Даже приятно. Лучше, чем тупойстрах, сопровождавший окончание «избирательного восприятия». — Она и так знает,что я теряю в весе непрерывно. По ее глазам увидел. Просто до сегодняшнего вечерая толком сам не знал, что вижу.

— Надо опять к Хаустону обратиться, — сказала она. На лице —выражение сильного испуга, крайней тревоги, в глазах больше не было сомнения ипечали. — Метаболическая серия…

— А знаешь, что, Хейди, — начал он и остановился.

— Что? — спросила она. — Что, Билли?

Чуть было не сорвалось с языка. Чуть было не выложил ей все.Что-то остановило его, и в последствии он так и не смог понять — что же именно…разве что на какой-то миг, сидя сбоку у своего письменного стола, в то время,как их дочь в другой комнате смотрела телевизор. Он ощутил лютую ненависть кХейди.

Воспоминание о том, что происходило за минуту до того, какстаруха вышла в поток автомобильного движения, ярко вспыхнуло в сознании. Хейдисидела рядом вплотную к нему, левой рукой обняла его за плечи, а правой —прежде, чем он сообразил, что происходит, — расстегнула ему молнию на брюках.Почувствовал, как ее опытные пальцы легко просунулись внутрь через трусы.

Подростком Билли Халлек иногда злоупотреблял (со вспотевшимиладонями и остановившимся взглядом) тем, что его приятели называли «дрочильныекнижки». В этих «дрочильных книжках» попадались как раз такие картинки —«классная баба» держит в пальцах член мужика. В общем-то, ерунда — «мокрыесны». Да только вот в тот момент Хейди ухватила его член. И начала дрочить,черт бы ее подрал. Тогда он бросил на нее удивленный взгляд, а она ответилаэтакой шаловливой улыбкой.

— Хейди, ты что…

— Ш-ш-ш… Не говори ни слова.

Что на нее нашло? Никогда прежде таких вещей не делала, иХаллек готов был поклясться, что подобное ей и в голову никогда не приходило.Но тут вдруг затеяла, а старая цыганка выскочила перед носом.

«О! Да скажи ты правду! Уж коли наступает прозрение, нелучше ли быть откровенным во всем с самим собой? Не ври себе — для враньявремени не остается. Только факты!»

Ну, хорошо. Пусть будут только факты. Неожиданная выходкаХейди потрясающе возбудила его, возможно, именно потому, что была стольнеожиданной. Он потянулся к ней правой рукой, а она задрала спереди юбку,обнаружив самые заурядные желтые нейлоновые трусики. Они его никогда невозбуждали прежде, а теперь… еще как! Или сам ее жест, когда задирала юбку?Кстати, и этого она прежде не делала так. Факт состоял также в том, чтопроцентов восемьдесят пять его внимания было отвлечено от управленияавтомобилем, хотя такая ситуация в девяти из десятка параллельных мировразрешилась бы благополучно. В течение рабочей недели улицы Фэйрвью бывали непросто спокойными, а сонными. Впрочем, что об этом толковать? Он не был вдевяти из десяти параллельных миров, а находился именно в том, единственном.Факт состоял в том, что старая цыганка не выскочила между «субару» и«файрбердом»: она вышла между двумя машинами, держа авоську с покупками встарческой узловатой руке. Такие сетчатые сумки обычно берут с собойангличанки, когда совершают прогулку по центру городка с его магазинами. Халлекзапомнил, что в авоське у старухи была коробка стирального порошка «Дуз».Верно, что по сторонам она не глядела, но факт состоял в том, что он оказалсяна грани взрывного оргазма. Все его сознание, за исключением крохотной егодоли, было переключено на область ниже пояса, где руки Хейди двигались взад ивперед неторопливыми сладостными движениями, то сжимая, то ослабляя хваткупальцев. Его реакция была безнадежно замедленна, все оказалось безнадежнопоздно, а рука Хейди придушила оргазм, когда его затрясло от наслаждения втечение каких-то секунд, которые стали неизбежными и, в итоге, страшными.

Таковы были факты. Но — минуточку, друзья и соседи! Ведьбыли и еще два факта, не так ли? Первый: если бы Хейди не выбрала именно тотдень для своего эротического эксперимента, Халлек без труда овладел быситуацией в качестве водителя автотранспортного средства. «Олдс» остановился быпо меньшей мере футах в пяти от цыганки, остановился бы — пусть с визгомтормозов, из-за которого вздрогнули бы все матери, катившие коляски смладенцами вдоль тротуаров. Возможно, он заорал бы из окна: «Смотри, кудаидешь!» — а старуха посмотрела бы на него со страхом и отсутствием какого-либопонимания. Он и Хейди проследили бы, как она торопливо ковыляет через улицу, исердца их тоже забились бы от испуга. Может быть, Хейди разозлилась бы от того,что все покупки на заднем сиденье перевернулись вместе с сумкой и рассыпалисьпо полу.

Но все было бы в порядке. Не было бы слушания в суде истарого цыгана с гнилым носом, поджидающего снаружи, чтобы погладить пальцем пощеке и произнести одно кошмарное слово проклятия. То был первый, побочный,вспомогательный факт. Второй последовал из первого: он заключался в том, чтопричиной всему происшедшему была Хейди — ее ошибка с начала до конца. Он непросил ее сделать то, чем она занялась, не говорил ей: «Послушай! Почему бытебе не сдрочить мне, пока катим домой, Хейди? Три мили — время есть». Нет. Онасама занялась этим… и, как ни странно, время было мистически точно подгадано.

Да, ее ошибка, но старый цыган об этом не знал, а Халлекполучил проклятье и общую потерю веса в шестьдесят один фунт. И вот теперь онасидит перед ним с темными кругами под глазами, с поблекшей кожей на лице, но нито, ни другое не убьет ее. О, нет! Ее старый цыган не коснулся.

Вот так и проскочил мимо тот момент, когда он мог бы сказатьей просто: «Ты знаешь, я верю в то, что теряю вес из-за проклятия». Вместоэтого некая примитивная катапульта запустила его сознание грубую вспышкуненависти, эмоциональный булыжник в ее сторону.

— Слушай… — сказал он.

— Что, Билли?

— Пожалуй, верно — схожу опять к Майклу Хаустону, — ответилон совсем не то, что собирался высказать. — Ты, пожалуй, позвони ему, скажи,что я приду для метаболической серии анализов. Какого хрена, в конце-то концов,как говаривал Альберт Эйнштейн?

— Билли, мой дорогой! — Она протянула обе руки к нему, и оннырнул в ее объятия. Поскольку они принесли ему утешение, он устыдилсямимолетной вспышки ненависти, посетившей его мгновение назад… Но в последующиедни, когда Фэйрвью вступил как следует в расцвет весны, готовясь к лету,ненависть стала посещать его чаще, невзирая на все его попытки как-то выброситьее из головы, хотя бы приостановить, удержать.