Хохот, похожий на вопль, или вопль, похожий на хохот, рвалсянаружу. Да какая разница?!

Кому сказать такое? Хейди? Она сочтет меня сумасшедшим.

Но Халлек никогда еще не чувствовал себя более в здравомрассудке, чем теперь.

Хлопнула наружная дверь туалета.

Халлек спрятался в ближайшей кабине и испуганно закрылся назадвижку.

— Билли? — Голос Джона Паркера, его ассистента.

— Я здесь.

— Бойтон сейчас выйдет. С тобой все в порядке?

— Нормально, — ответил он. Глаза его были закрыты.

— У тебя что, — запор? С желудком не того?

— Да, что-то прихватило малость.

— Мне надо срочно пакет отправить. Скоро вернусь.

— О'кей.

Паркер вышел. Халлек снова уставился на ремень. Он не мог идтина судебное заседание к Бойтону, поддерживая штаны руками через карманыпиджака. Что же делать?

Вспомнил вдруг про свой швейцарский солдатский нож — добраястарая армейская штука, которую он всегда выкладывал из кармана, становясь навесы в одежде. Так было в далекие добрые деньки до того, как цыгане прибыли вФэйрвью.

И какого хрена вы приперлись? Ну почему не отправились вУэстпорт или в Стрэтфорд?

Он раскрыл нож и торопливо провертел седьмую дырку в ремне.Дыра получилась рваной и уродливой, но временно годилась. Халлек подтянулштаны, продел и застегнул ремень, привел себя в порядок, надел пиджак и покинултуалет. Впервые обратил внимание на то, как развеваются штанины вокруг его ног— его тонких ног. А другие не замечали этого? — подумал он с новой волнойстыда. Видели, как скверно на мне сидят шмотки? Или делали вид, что незамечают? Обсуждали…

Плеснул на лицо воды из крана и вышел из туалета.

Когда он входил в зал заседаний суда, Бойтон как разпоявился в шелестящей черной тоге судьи. Сердито посмотрел на Билли, которыйсделал руками извиняющийся жест. Лицо Бойтона осталось непроницаемым: извиненияне приняты. И снова пошло нудное заседание. Кое-как Билли закруглил этотрабочий день.

Он стоял на весах в ту ночь, дождавшись, когда заснут Хейдии Линда. Смотрел на шкалу, не веря глазам своим. Долго смотрел.

195.

На следующий день Халлек поехал и купил себе одежду. Выбираллихорадочно, словно новые одеяния, которые будут ему в пору, все решат. Купил иновый пояс «Ник», покороче размером. Он обратил внимание на то, что знакомыеперестали поздравлять его с потерей веса. С какого момента это началось?

Надел обновки, отправился на работу, вернулся домой. Слишкоммного выпил, съел дополнительную порцию за ужином, хотя и не испытывал большогожелания. Еда тяжелым грузом легла в желудок. Миновала неделя, и новые одеждыперестали выглядеть элегантно — они стали висеть на нем мешковато.

Он подошел к ванной. Сердце тяжело билось в груди, даже вглазах отдавалось. Болела голова. Потом он обнаружит, что до крови прикусилнижнюю губу. Образ весов в мыслях вызывал детский страх: они стали гоблином,домовым в его жизни. Минуты три стоял он возле них, кусая нижнюю губу, незамечая боли и солоноватого вкуса крови. Был вечер. Внизу Линда смотрела потелевидению «Компанию Трех», Хейди на «Коммодоре» в кабинете Халлека проверяладомашние расходы за неделю.

Собравшись с духом, словно перед прыжком в холодную воду, онступил на весы.

188.

Спазм схватил живот изнутри, показалось, что рвоты неизбежать. Он мрачно сделал усилие, чтобы удержать свой ужин на месте, — питаниебыло ему необходимо, — горячие здоровые калории.

Тошнота прошла. Снова посмотрел на шкалу внизу, туповспомнив слова Хейди: «Они врут не в сторону плюса, а в сторону минуса».Вспомнил слова Майкла Хаустона, который сказал, что при 217 он все равно на 30фунтов тяжелее нормы. «Но не теперь, Майкл», подумалось устало. «Теперь я… я —Худеющий».

Он сошел с весов, неожиданно ощутив некоторое облегчение.Наверно, такое облегчение испытывает приговоренный к высшей мере, когда бездвух минут двенадцать являются надзиратель и священник, и звонка от губернатораждать бессмысленно. Оставались еще какие-то мелкие формальности, но конецнаступил. И все это было реальностью. Если обсуждать такое с окружающими, ониподумают, что он либо шутит, либо спятил, — в цыганские проклятия больше никтоне верил. А может быть, и никогда не верил: они были деклассированы в мире,который наблюдал, как сотни морских пехотинцев вернулись домой из Ливана вгробах; в мире, который следил за тем, как заключенные из ИрландскойОсвободительной Армии довели себя голодовкой до смерти. Мир был свидетелем идругих подобных чудес, которые оказались вполне реальны. Он убил жену старогоцыгана с разлагающимся носом, а его партнер по гольфу, любитель полапать чужихжен, судья Кэри Россингтон взял да и отпустил его, только по плечу похлопал. Итогда старый цыган решил свершить собственное правосудие над жирным юристом изФэйрвью, которого впервые жена решила обслужить рукоблудием в процессеуправления автомашиной. Правосудие, которое было бы по вкусу человеку вроде егопрежнего приятеля Джинелли.

Халлек выключил в ванной свет и вышел, думая оприговоренных, направляющихся к месту казни. «Глаза не надо завязывать, отец… укого-нибудь есть сигаретка?» Он слабо улыбнулся.

Хейди сидела за его письменным столом: слева квитанции исчета, перед ней мерцающий зеленый экран, чековая книжка — на клавиатуре,словно музыкальные ноты. Обычная картина, повторяющаяся в первую неделю каждогомесяца. Однако она не выписывала чеков, и пальцы ее не бегали по клавишам:просто сидела с сигаретой в руке. Когда обернулась к нему, Билли увидел в ееглазах столько грусти, что у него сердце сжалось.

Вновь вспомнил об избирательном восприятии, забавномсвойстве разума не замечать того, чего не хочется видеть… вроде того, какзатягивал пояс на несоразмерных брюках вокруг уменьшающейся талии, или незамечал темных кругов под глазами супруги, этого отчаянного вопроса в ееглазах.

— Да, я продолжаю терять вес, — сказал он.

— О, Билли… — Она судорожно вздохнула. Однако выгляделатеперь даже получше, и Халлек предположил, что Хейди просто довольна тем, чторазговор пошел в открытую. До того они не осмеливались затевать разговор на этутему. Точно так же в его конторе никто не осмелился говорить: «Твои шмоткиначинают походить на продукцию Омара, шьющего палатки, Билли-бой… У тебя ничеготам не растет злокачественного? Рачком тебя никто не наградил случайно, Билли?А может, внутри у тебя растет этакая черная фиговина, что все твои сокипожирает подчистую?» О, нет, подобной гадости никто никогда не скажет —предпочтут, чтобы сам все обнаружил. Однажды на суде начинаешь терять штаны,когда встанешь, и в лучших традициях Перри Мейсона говоришь: «Я протестую, вашачесть!» — и никто ничего тебе не скажет, сделают вид, что не заметили.