– Я тоже так сказал.

Женька попробовал изобразить Нонну Михайловну и вытянул губы уточкой:

– Евгений, вы вожатый, и вы должны найти эти цветочки. У вас вся ночь впереди.

– Ну, предположим, – согласилась Анька. – А с платьями?

Женька сделал большой глоток чая и поставил чашку на стол. Мне показалось, что он как-то странно улыбается синей женщине с подносом, и Сережа, который сел рядом с ним, тоже подозрительно заулыбался.

– Это будет номер с Шуфутинским и девушками на подтанцовке, – сказал Женька и увернулся от летящей в него подушки. – Я подколю вам хвосты и сделаю все красиво!

Анька подняла с пола подушку и сунула ее мне:

– А ты что молчишь? Или тебе все равно? Девушки на подтанцовке! Какая жуткая пошлятина! Нельзя было что-то другое предложить?

– Ну а что, по-моему, хороший номер, – сказала я, радуясь, что она хотя бы бесится, а не плачет. – Леха будет Шуфутинским – как раз выблядон пригодится. Ему за пиджак сойдет. Женька накрасит нас повульгарнее, может, и нормально получится.

– Слава Иисусу, – выдохнул Женька. – Только тренч я не дам! Леха на шесть размеров больше. Он его растянет или испачкает, а там даже сухая химчистка запрещена. И пуговица из рога буйвола на хлястике плохо держится.

Он еще добавил, что завтра будет целый день занят, потому что всем нужны прически с живыми цветами и смоки айс. Это требует кучу времени и высокого профессионализма, поэтому повульгарнее мы и сами накрасимся, тем более что умеем это делать, как никто другой.

Чуть не задохнувшись от такой наглости, Анька размахнулась и ударила кулаком по столу так, что чашки со звоном подпрыгнули.

– Гони выблядон! Постираешь – сядет!

День 20-й

Ровно в девять утра через главные ворота «Гудрона» въехала «ауди» цвета «мокрый асфальт» и остановилась на маленькой насыпной парковке возле служебного «пежо» Нонны Михайловны.

Из машины вышел человек в сером костюме, серой шляпе и черных начищенных до блеска туфлях. Негромко хлопнув дверцей, он направился к калитке, где по договоренности его ждала директриса.

Этого человека звали Иван Петрович Сидоров. Он работал в министерстве, точно неизвестно в каком, но все они были одинаково важны и одинаково далеки от всего, что происходит в подведомственных им организациях. Раз за смену он наведывался в «Гудрон» с проверкой. Она была неофициальной, так как до него здесь уже побывали представители Роспотребнадзора, делегация из администрации ближайшего города и мама Виталика.

По итогам проверки человек из министерства делал устный доклад на собрании таких же людей в серых костюмах и черных туфлях: делился впечатлениями от поездки, которые каждый раз были одними и теми же. Люди в костюмах в нужные моменты качали головами, принимали к сведению, обращали внимание, обещали устранить, выделить, компенсировать, да и забывали о «Гудроне» до следующего года.

Нонна Михайловна знала о формальности этой процедуры, поэтому ни на что не жаловалась человеку из министерства, но и не прятала бреши, чтобы при составлении бюджета на следующий год люди в серых костюмах все-таки вспомнили о нуждах ее лагеря.

Поздоровавшись, она протянула ему руку и повела на территорию. По дороге, раскатанной в пыль машиной с продуктами, человек из министерства шел молча и от скуки пинал шишку, неумело подражая детям. Он думал, что это очень уместно и характеризует его как человека тонкого. Якобы он, такой серьезный и важный, превращается здесь в ребенка.

Нонна Михайловна находила это глупым. Пока они шли, она решила, что в следующем году не поленится и лично уберет с дороги все до одной шишки, чтобы посмотреть, что в таком случае человек из министерства станет делать.

Возле заднего двора главного корпуса они остановились. Здесь начиналась ежегодная экскурсия по «Гудрону», по итогам которой будет составлен устный доклад для людей в серых костюмах.

– Детская площадка, – сказала Нонна Михайловна. – Детей сейчас нет. В это время они завтракают.

Человек из министерства посмотрел на пустые скамейки, бетонное крыльцо на выходе из пищеблока, лестницу с забытой поварской курткой и зевнул.

– Пойдемте дальше, – пригласила Нонна Михайловна.

Отчего-то на нее тоже навалились страшная усталость и скука.

– Наташа, не убегай от меня и надень кепку!

Сердце и так стучит пулеметом, а если еще бежать за этой Наташей, которая хуже Рибока бросается за каждой сорокой, белкой и светлячком, то оно вообще выскочит. Нужно отдышаться, иначе приду вся запыхавшаяся и выглядеть это будет, как будто я всю дорогу бежала к нему сломя голову.

Я выглянула из-за березы и увидела мелькающие за кустами розовые джинсы. Спустя мгновение Наташа выбежала на тропинку с какой-то поганкой в руках.

– Выброси ее скорее! Где мы теперь помоем руки?

– В рукомойнике. Пока не помою, облизывать не буду, – пообещала Наташа и пошла по тропинке, теперь уже никуда не убегая.

Мы шли на фазенду вдвоем в непривычно раннее для прогулок время, но мы не просто шли в гости. После завтрака Анатолий Палыч забрал часть детей на выжигание, некоторые ушли с Глиной Глиничной в Гриб. Оставшихся Марадона увел на второй этаж в комнату с телевизором смотреть матч «Канада – Гондурас». А у Наташи было дело поважнее.

Возле кустов сирени она остановилась. За ними тропинка сворачивала к фазенде, и там уже не будет возможности договориться.

– Ты помнишь, зачем мы идем? – спросила она, наклонив голову.

– За цветами для танца.

– У нас сбываемость два процента! – Наташа грозно топнула ногой. – Нам нужно, чтобы он подарил тебе жвачку. Цветы – это же только предлог.

Эту настырную девчонку совершенно не волновало, что сегодня последний полный день смены и завтра статистика сбываемости все равно обнулится. Ей было жизненно важно, чтобы Ринат подарил мне жвачку.

Я отогнула ветки сирени и тут же спряталась за них снова. Невежливо заявляться без предупреждения, да еще в такое время, когда Ринат может спать или, того хуже, бриться, стоя возле рукомойника по пояс голым.

Увидев мое лицо, Наташа испугалась:

– Там больше нет цветов?

– Нет, то есть да. То есть я не заметила. А есть?

Клумба заметно поредела, но кое-где цветы еще остались, и Наташа сообщила об этом так громко, что Рибок скатился с крыльца с громким лаем, заскользил по траве и завалился на бок в кусты сирени, сломав пару веток.

Ринат повернулся на шум, и я застыла перед ним, как гипсовая пионерка. С его шеи на грудь сбежала блестящая мыльная дорожка и расплывалась теперь на поясе камуфляжных брюк темным пятном. Улыбаясь, он помахал