отрядов, пусть даже и на сыром складе в компании Бороды, страдающего от перепадов давления и настроения, понравилась всем, но Виталик все же решил на всякий случай уточнить, что входит в понятие «конфорт».

– Там даже туалета нет, – сказал он после того, как Борода перечислил раскладушку, банку огурцов и чайник с родниковой водой. – Мама говорит, что мальчикам нельзя терпеть, а то детей не будет.

– Как это нету туалета? – обиделся Борода. – Есть тама все. Не сказать, что прям вот туалет, но есть.

– Я не пойду! – Виталик испугался еще больше и схватил за руку Ленку. – Лена, скажи им, что это плохая идея.

Нонна Михайловна встала из-за стола, и все замолчали. Она была чем-то расстроена и одновременно озадачена, но явно не тем, что на складе нет туалета.

– Вы вожатый, Виталий, – сказала она, – поте́рпите.

На дневной планерке она хотела обсудить нечто более важное, чем отсутствие туалета на складе, а именно дефолт 1998 года.

Утром, когда все мокрые предатели были побеждены, Нонна Михайловна наконец поняла, что времени найти хорошего вожатого на первый отряд остается катастрофически мало. Раньше она брала новичков неохотно, но сейчас перебирать харчами было уже некогда.

Не дожидаясь, пока ей дадут кота в мешке, она сама связалась с кураторами по летней практике двух проверенных вузов и попросила найти для нее ответственного вожатого мужского пола, доброго, но желательно владеющего основами боевых искусств, ростом не ниже ста восьмидесяти сантиметров и с внешностью Брэда Питта. На филфаке сказали, что она ошиблась номером, но зато по второму телефону пообещали отложить для нее сразу несколько подходящих экземпляров и попросили уточнить верхнюю границу роста.

Следующим шагом стал звонок в профком. Необходимо было узнать, сколько путевок продано на вторую смену, а следовательно, сколько вожатых потребуется, чтобы закрыть все отряды. Обычно отрядов набиралось восемь, а то и девять, включая четвертый, но в профкоме сказали, что отрядов снова шесть, да и то без четвертого.

Когда случился недобор шести- и семилетних детей на первую смену, Нонна Михайловна подумала, что это какая-то случайность, стечение обстоятельств, которого во второй смене быть не должно, но теперь это была уже закономерность. Шестилетние дети закончились. Этому должно было быть объяснение, и Нонна Михайловна его нашла.

В 1998-м грянул дефолт. Экономический кризис породил кризис демографический, и теперь, начиная с этого года, в течение десятилетия эта демографическая дыра будет забирать у нее как минимум по одному отряду. Не то чтобы дети тогда не рождались вообще, но на «Гудрон» не хватало.

Одновременно с этим обнаружилось еще одно неприятное для Нонны Михайловны обстоятельство. По второму номеру не шутили, говоря, что отложат для нее сразу несколько подходящих экземпляров, потому что в восьмидесятых никакого дефолта не было. Все прекрасно жили и рождались себе в обычном режиме. В результате в 2005-м на всех студентов, которые были распределены в «Гудрон» для прохождения летней практики, попросту не доставало отрядов. То есть их бы хватило, но только при одном условии.

– Вы хотите сказать, что мы не едем, – подытожила Анька.

По атласным вставкам брючного костюма Нонны Михайловны пошла рябь. Она развела руками, показывая, что сама огорчена этим обстоятельством.

– Вы не можете так поступить, – сказал Виталик, неожиданно осознавший, что его взрослая жизнь на этом закончилась. – Дети – мое призвание!

– Ты писать только что хотел, – напомнила Ленка.

Леха хрюкнул и записал их диалог в блокнот. Для него это был всего лишь оргмомент, на котором ничья жизнь не заканчивалась. К тому же он был убежден не только в том, что Дед Мороз существует и Дерево любви волшебное, но и в том, что «Гудрон», тот некрасивый ребенок, которого однажды увидел Ринат, стоя на березовой ветке, просто так не отпускает тех, кто его любит и кого любит он. Эту странную теорию Леха проталкивал в массы при каждом удобном случае, даже когда спаивал «Небесами» Виталика, но сегодня после планерки она прозвучала почти издевательски.

После пребывания в душной пионерской состояние Бороды ухудшилось. Появились признаки легкого пищевого отравления, одышка и слабость. Ко всему добавилась чувствительность к яркому свету и громким звукам. Прохлада и полумрак склада вернули его к утреннему состоянию, но барическая пила все равно пилила беспощадно.

Тем не менее, мужественно игнорируя все симптомы, Борода хлопотал. Это слово почти вышло из употребления, потому что теперь мало кто этим занимается: с усердием суетится, стараясь что-либо устроить. Сейчас ведь как: сделают тяп-ляп, что самим глядеть тошно, – и готово дело. Но так же нельзя. Ведь ежели так делать, то никакого удовольствия ни себе ни людям.

И хлопотал Борода красиво, с достоинством, ни в коем случае не извиняясь за миску, в которую со стуком капала вода с прохудившейся крыши или за земляной пол с поганками в дальнем углу. Потому как извиняются за то, за чем сам не доглядел, а это что – природа.

Борода был страшно горд, что хотя бы к концу смены все осознали, на ком тута все держится. Фонтаны только затыкать! А чуть что – к Бороде. Ишь ты. Стоят теперича все одиннадцать человек, неприкаянные, в пол смотрют.

Чтобы неприкаянность вожатых была очевидна им самим, Борода не разрешил ему помогать. Шаркал по складу в калошах, перешагивая доски, где какая скрипит, переставлял коробки по одному ему ведомому принципу, ставил в угол под свет лампочки Ильича раскладные стульчики и, как каратист, бил по матерчатым сиденьям ребром ладони, чтобы выбить пыль.

Помощь было трудно предложить еще и потому, что он один знал, где что лежит и что он хочет с этим сделать, но когда в другом конце склада, куда не доходил свет от лампочки Ильича, что-то ухнуло и по дощатому полу с грохотом покатился круглый стол, Эдуард не выдержал и заметил, что Борода так сорвет себе спину. Сорвет спину.

Ладно. Стол под лампочку в круг из коробок и матерчатых стульчиков поставили вместе, но вовсе не из-за риска сорвать спину, а потому что Борода засадил под ноготь занозу, растудыть ее в качель. Следующим делом на стол была выставлена необходимая утварь: тарелки из сервиза «Мадонна», набор хрустальных кружек ДХЗ, ваза на ножке из розового стекла, мельхиоровая салфетница «Земляника» и подставка под горячее (она же – ручная пельменница) с выбитой на ней ценой «2 рубля 60 копеек».

Все эти вещи лагерь никогда не закупал, Нонна Михайловна даже не знала об их существовании. Сюда они попали в результате многочисленных бартерных сделок, совершенных Бородой на блошином рынке, и судя по тому,