И все же именно украинский национализм представлял собой самую большую проблему для национальной политики Советского Союза, и именно на Украине эта политика демонстрировала самую поразительную неустойчивость. В первые годы коммунистической власти украинские язык и культура пользовались официальной поддержкой. Киев, снова ставший столицей республики, превратился в важный интеллектуальный центр с украинскими академией и университетом. Но когда, несмотря на эти официальные уступки, коммунизм не достиг достаточного прогресса, в качестве противопоставления появилась политика стандартизации и унификации под властью Москвы, которая была даже еще более жесткой, чем при царях. Первый пятилетний план, который был введен в действие в 1928 г., стал шансом привлечь в старые и новые промышленные центры Украины большое количество рабочих из России. Русский язык был введен как второй язык во всех школах, и начались репрессии в отношении и интеллектуальных лидеров, обвиненных в реакционном национализме, и крестьян, выступавших против коллективизации сельского хозяйства.

Аресты, суды и депортации, в том числе профессора Михаила Грушевского (1866–1934), сломленного и умершего в ссылке, дезорганизовывали жизнь украинского народа.

Такие насильственные меры не понадобились в гораздо меньшей Белорусской ССР с ее площадью всего лишь около 60 тысяч квадратных миль и 8 миллионами человек населения. Здесь тоже родной язык и культура поощрялись, по крайней мере сначала, и в столице республике Минске был создан интеллектуальный центр со своим Белорусским университетом. Но так как в республике национальное самосознание было менее развито, чем на Украине, а организованное сопротивление коммунизму было еще более затруднено, то на эту формально белорусскую культуру большое влияние оказывала Москва. Подобно украинцам, белорусы тоже имели меньше реальной свободы в своей советской республике, чем в соседней Польше, где, даже будучи меньшинствами, они могли самоорганизоваться политически без какой-либо навязанной идеологии.

В Советском Союзе тенденция к централизации, растущей в связи с прогрессом экономического планирования, была закреплена в новой конституции 1936 г. в виде нового перераспределения власти, которая передала решение еще большего количества вопросов Союзным комиссариатам или поставила деятельность на местах под руководство федерации. Не было реальной компенсацией то, что изменение в составе Совета национальностей лишило РСФСР большинства в этом органе власти, роль которого все больше уменьшалась, превращаясь в дискуссионную трибуну для нерусских национальностей. Даже это изменение было больше на пользу неславянским народам, чем украинцам и белорусам. Их в целом, несмотря на их сравнительно большую численность и более высокий уровень развития, считали лишь двумя из несметного числа этнических групп (иногда приводятся цифры около 180), которые официально различались в этой, можно сказать, Российской империи с коммунистическим режимом. Защита всех союзных и автономных республик, регионов и областей конституцией 1936 г. – такая же фикция, как и статьи конституции, демонстрировавшие видимость возврата к демократии, в то время как чистки, начавшиеся приблизительно в это же время, сделали диктатуру Сталина еще более абсолютной.

В условиях этой диктатуры и новой системы русификации, более действенной и тонкой, чем при царе, украинцы и белорусы, связанные со всеми национальностями Евразийского субконтинента, были отрезаны от Центрально-Восточной Европы и западного содружества народов. Оставаясь в границах СССР, они были, несмотря на свое местонахождение на западной окраине Советского Союза, практически забыты западным миром, который продолжал называть всю эту федерацию Россией, как и раньше. Центрально-Восточная Европа снова сократилась до территории, которую России не удалось присоединить к своей империи или своей новой идеологии.

Не более чем на уровне представлений панславистов о федерации советский федерализм гарантировал нерусским народам этой империи нормальное, свободное развитие, которое, по сталинской терминологии, называлось национал-мистицизм.

Однако эта терминология не замедлила произвести определенное впечатление в западном мире, который пребывал в иллюзии, что один лишь Советский Союз решил проблему сосуществования многочисленных национальных и языковых групп в одном государстве и создал необычно успешную форму федерализма. В обоих отношениях контролируемая Россией коммунистическая Восточная Европа, казалось, опередила Центрально-Восточную Европу, где, несмотря на повсеместное применение принципа самоопределения, каждое из «новых» независимых национальных государств имело свои собственные более или менее острые проблемы национальных меньшинств и где никакой федерализм не способствовал по крайней мере экономическому сотрудничеству. Поэтому важно помнить, что свободные народы Центрально-Восточной Европы как члены Лиги Наций, активным противником которой СССР был на протяжении многих лет и присоединился к ней лишь в 1934 г., имели возможность решать свои проблемы и особенно вступать в региональные соглашения. И снова лишь нехватка времени и тоталитарное давление с обеих сторон помешали этим планам полностью осуществиться.

В интересах освобожденных государств Центрально-Восточной Европы было, чтобы программа самоопределения, предложенная президентом Вильсоном, объединилась с проектом создания международной организации, материализовавшимся в Лиге Наций. Такой союз, который гарантировал независимость и территориальную целостность всех своих членов, больших или маленьких, приветствовали те страны, которые в прошлом видели, как эти права часто нарушались, или им полностью в них было отказано. Более того, по мнению миротворцев, Лига Наций должна была обеспечить решение всех тех проблем, которые не были должным образом урегулированы в различных договорах, а таких проблем было особенно много в Центрально-Восточной Европе, которая, в сущности, реорганизовала часть этого континента.

С другой стороны, новые, восстановленные или расширившиеся государства этого региона были настолько озабочены своими неотложными национальными проблемами, по крайней мере сначала, что даже те из них, что были представлены на Мирной конференции и участвовали в составлении договора, не могли уделить достаточно внимания общим вопросам, которые тоже имели место. Их также возмущало привилегированное положение больших держав сначала в Комиссии, которая разрабатывала структуру Лиги, а затем в Совете Лиги Наций. Только одно непостоянное место могло быть отдано странам Центрально-Восточной Европы, и Греция была выбрана их первым представителем благодаря авторитету Венизелоса. Разочарование Польши решением проблемы Данцига не склонило ее к идее разделения с Лигой ограниченной власти, данной ей в этом районе, который она надеялась получить без ограничений.

Польша одна из первых должна была подписать одновременно с Версальским договором от 28 июня 1919 г. особый договор с великими державами, основные положения которого касались национных, лингвистических или религиозных прав ее меньшинств, гарантировала им Лигой Наций. Возмущение, вызванное этим договором, было направлено не против самих его положений, так как Польша была готова включить даже более широкие права для всех меньшинств в свою конституцию, а против международного вмешательства в эту щекотливую проблему. В случае Польши вмешательство ее соседей в проблему ее религиозных меньшинств накануне разделов было действительно болезненным воспоминанием. И хотя сейчас аналогичное вмешательство было доверено международной организации – Совету Лиги Наций, тот факт, что эта международная защита меньшинств не стала всеобщей, вызвал негодование как дискриминация не только в Польше, но и в других «новых» государствах – Чехословакии, Румынии, Югославии и Греции, которым пришлось подписать похожие договоры. Среди проигравших стран только небольшим государствам, но не Германии, тоже пришлось принять эти обязательства в отношении меньшинств в своих соответствующих мирных договорах.