Моя надежда состоит в том, чтобы видеть вас часто, Рози, ине потому, что до полного выздоровления вам предстоит пройти еще долгий путь,не потому, что вас обуревает множество чувств (главенствующим среди них, смеюпредположить, является гнев), с которыми вы пока не справились; но потому, чтоваш долг — передавать другим то, чему научились здесь, Вероятно, мне нет нуждынапоминать вам обо всем этом, но…»

Тишину нарушил щелчок — довольно слабый, но показавшийся емуоглушительным. За щелчком последовал другой звук: пи-пи-пи-пи. Сработаласигнализация. У Нормана появилась компания.

Анна совершенно не обратила внимания на зеленый «темпе»,припаркованный у тротуара в полутора кварталах от дома «Дочерей и сестер». Онаполностью отдалась во власть собственной фантазии, глубоко погрузившись впучину грез, о которых не рассказывала никому, даже личному терапевту, — грез,которые она приберегала на такие ужасные дни, как сегодняшний. В них онапредставляла себя на обложке журнала «Тайм». Но не свой снимок, а написанныймаслом портретный набросок, выдержанный в голубых тонах (голубой больше всегоей к лицу, а легкая расплывчатость портрета скроет полноту, которая, несмотряна все старания, в течение последних двух или трех лет безжалостнорасправлялась с ее талией, некогда вызывавшей зависть окружающих). На портретеона оглядывалась через левое плечо, позволяя художнику потрудиться над еекрасивым профилем, и волосы ниспадали на правое плечо снежной лавиной.Возбуждающей снежной лавиной.

И простая, непритязательная надпись: «АМЕРИКАНСКАЯ ЖЕНЩИНА».

Она свернула на ведущую к крыльцу дорожку, неохотнорасставаясь с мечтами (в которых как раз подобралась к тому месту, где авторсопровождающей статьи писал: «Невзирая на тот факт, что, по ее утверждению, онапомогла вернуться к жизни более чем полутора тысячам много претерпевшим насвоем веку женщин, Анна Стивенсон остается удивительно, даже трогательноскромной…»). Выключив зажигание своего «инфинити», она еще минутку посидела вмашине, осторожными движениями массируя кожу нижних век.

Питер Слоуик, которого после развода она неизменно называлалибо Петром Великим, либо Чокнутым марксистом Распутиным, при жизни былпорядочным трепачом, и друзья его, похоже, решили провести поминальную службу втом же ключе. Разговоры продолжались и продолжались без конца, каждый следующий«букет воспоминаний» (она невольно подумала, что без колебаний выпустила быпулеметную очередь в политически безупречных пустобрехов, проводящих свои дниза изобретением подобных цветистых и ничего не значащих фраз) оказывалсядлиннее предыдущего, так что к четырем часам, когда они, наконец, добрались дозастолья с едой и вином — домашнего приготовления и отвратительного вкуса,такого, которое наверняка купил бы Питер, если бы его отправили за покупками помагазинам, — ей казалось, будто форма сидения раскладного стула на всю жизньотпечаталась на ее ягодицах. Впрочем, она не допускала даже мысли о том, чтобыпокинуть службу до ее окончания — например, улизнуть незаметно после первогобутерброда величиной в мизинец и символического глотка вина. На нее ведьсмотрят, ее поведение оценивают. В конце концов, она Анна Стивенсон,значительная фигура в политическом истеблишменте городу, и среди собравшихсянемало людей, с которыми ей следует поговорить после завершения официальныхцеремоний. К тому же она хотела, чтобы видели, как она разговаривает с этимилюдьми, потому что именно так и вращается вся карусель.

В довершение ко всему за каких-то сорок пять минут еерадиотелефон звонил трижды. Неделями он валялся в сумочке без дела, но тут, втот момент, когда вдруг воцарялась тишина, нарушаемая лишь редкими сдавленнымивсхлипываниями тех, кто не мог сдержаться, проклятый прибор словно сорвался сцепи. После третьего звонка Анне надоели поворачивающиеся в ее сторону головы,и она выключила чертов телефон. В душе она надеялась, что никого из женщин неприхватили во время пикника родовые схватки, никому из детей не угодила вголову подкова, и, самое главное, она надеялась, что муж Рози не объявился напикнике. Впрочем, по поводу последнего Анна не испытывала особой тревоги: ненастолько он глуп. Как бы там ни было, тот, кто звонил по номеру радиотелефона,наверняка сначала попытался разыскать ее в «Дочерях и сестрах», так что первымделом она проверит сообщения на автоответчике — прослушает их, пока будетнаходиться в туалете. Эти два занятия в большинстве случаев вполне совместимы.

Она вышла из машины, заперла дверцу на ключ (даже в такомблагополучном районе никогда не мешает быть предусмотрительной) и поднялась поступенькам крыльца. Думая о своем, она открыла входную дверь с помощью электроннойкарточки и выключила запищавшую сигнализацию; сладостные обрывки грез(единственная женщина своего времена, пользующаяся безраздельной любовью ауважением всех фракций столь неоднородного и порой противоречивого женскогодвижения) все еще кружились в ее сознании.

— Привет, дом! — крикнула она, входя в коридор. Ответом ейстала тишина, но именно такого она и ожидала… и, признаться откровенно, натакой ответ и надеялась. При определенном везении можно будет в течение двух, ато и трех часов наслаждаться благословенной тишиной до того, как в коридорахснова зазвучат ежевечерние смешки, шипение душа, хлопанье дверей и лязг посуды.

Анна прошла в столовую, раздумывая, не понежиться ли вванне, чтобы как-то скрасить один из худших за последнее время дней. Затемостановилась и уставилась, нахмурившись, на дверь своего кабинета. Она былаоткрыта.

— Черт возьми, — пробормотала она. — Черт возьми!

Если и существовало что-то, не нравившееся ей больше всего —за исключением людей, обожавших прикасаться-дотрагиваться-обниматься, — так этовторжение в ее частные владения. Дверь кабинета не была снабжена замком, ибоАнна не позволяла себе опускаться до такого. В конце концов, это ее кабинет, еедом; попадающие сюда женщины оказываются здесь лишь благодаря ее щедрости иживут здесь за ее счет. Замок на двери просто не нужен. Достаточно одноготолько ее желания, чтобы они не совали нос, пока их не пригласят.

Так оно и было, однако время от времени кому-то из женщинказалось, что они обязательно должны воспользоваться каким-то документом,обязательно должны прибегнуть к услугам установленной в кабинетефотокопировальной машины (работающий быстрее, чем та, которая стоит внизу, вобщей комнате), что они обязательно должны разыскать в ее кабинете марку иликонверт, и время от времени такие бесцеремонные личности врывались в ее частноевладение, рылись среди не принадлежавших им вещей и бумаг, смотрели на предметы,возможно не предназначенные для постороннего взгляда, отравляли воздух воньюдешевых духов, купленных в ближайшей аптеке…

Анна взялась за дверную ручку и застыла, вглядываясь втемноту комнаты, служившей кладовкой в те дни, когда она была еще девочкой. Ееноздри вздрогнули, и морщины на лбу стали еще резче. Все верно, запахприсутствовал, но то не были дешевые духи. Запах напомнил ей о Чокнутоммарксисте. То был…