Норман размахнулся и стукнул кулаком по зеркалу заднеговида. Оно сорвалось с крепления, ударилось о лобовое стекло, отскочило отприборной доски и упало на пол. Он набросился на лобовое стекло, награждая егоударами, от которых заныли костяшки пальцев, а перстень выпускника Полицейскойакадемии оставил на стекле паутинку трещин, похожих на увеличенную звездочку,отмечающую примечания на книжной странице. Затем занес кулак над баранкой ивдруг замер. Подняв голову, он увидел торчащую под щеткой стеклоочистителяквитанцию оплаты за парковку. Он сфокусировал взгляд на клочке бумаги,постепенно приходя в себя.

Почувствовав, что самообладание начинает возвращаться кнему, пусть даже не так быстро, как хотелось бы, Норман сунул руку в карман,извлек свернутую пачку банкнот и вытащил из нее пятерку. Затем собрался ссилами, чтобы не замечать вони (впрочем, от нее просто некуда было деться),натянул на голову маску Фердинанда и медленно подкатил к будке пропускника.Высунувшись из окошка, уставился на дежурного через отверстие для глаз в маске.Он заметил, как дежурный неуверенным движением схватился за дверную ручку,наклоняясь за деньгами, и до него дошло, что тот пьян в стельку.

— Viva el toro! — приветствовал его дежурный и засмеялся.

— Верно, — кивнул в ответ выглядывающий из «форда» бык. — Eltoro grande.[3]

— С вас два с полт…

— Оставьте сдачу себе, — отмахнулся Норман и выехал состоянки.

Он отъехал на полквартала и притормозил у тротуара,чувствуя, что если не снимет маску сейчас же, то и без того к отвратительномузапаху добавится вонь его собственной рвоты. Он яростно рванул маску дрожащимиот возбуждения пальцами, как человек, увидевший, что к его лицу присосаласьпиявка. Затем действительность снова на некоторое время исчезла, произошелочередной скачок сознания, когда рассудок оторвался от реальности, какуправляемая ракета.

Норман очнулся за рулем автомобиля, стоящего на перекресткеперед красным сигналом светофора. Во время провала сознания он успел стащить ссебя рубашку. На дальнем углу перекрестка светящийся циферблат электронныхчасов сообщил ему время: семь минут третьего. Оглядевшись, он увидел, что егоскомканная рубашка валяется на полу рядом с зеркалом заднего вида, сорванным скрепления, и украденной маской Фердинанда. Грязный Ферди, сморщившийся,потерявший объемность и казавшийся перекошенным, глядел на него пустымиглазницами, через которые Норман видел коврик перед пассажирским сидением.По-идиотски счастливая улыбка быка почему-то превратилась в почему-топонимающую ухмылку. Но это не страшно. По крайней мере, проклятая резина несдавливает его лицо. Он включил радио, что оказалось непросто с сорваннойручкой настройки. Приемник по-прежнему был настроен на станцию, передававшуюстарые хиты, и из колонок раздался голос Томми Джеймса, исполнявшего«Хэнки-Пэнки» в сопровождении группы «Шонбеллс». Норман тут же запел вместе сТомми.

В соседнем ряду дороги сидящий за рулем синего «камри»мужчина, по виду типичный бухгалтер, смотрел на Нормана с опасливымлюбопытством. Сначала Норман не сообразил, чем вызвал такой интерес, затемвспомнил, что на его физиономии, должно быть, осталась кровь— уже запекшаяся,судя по ощущениям. К тому же он был без рубашки. Об этом надо позаботиться, икак можно быстрее. Между тем…

Он наклонился, подобрал маску, сунул руку внутрь и кончикамипальцев зажал резиновые губы Ферди. Затем поднял руку с маской на уровень окна,шевеля пальцами в ритм песне, заставляя быка петь вместе с Томми Джеймсом и«Шонбеллс». Он покачивал рукой вверх-вниз, и казалось, что бык кивает головой втакт музыке. Похожий на бухгалтера мужчина поспешно отвернулся и уставился настоящую впереди машину. Некоторое время он сидел неподвижно, потом резконаклонился и защелкнул замок, запирающий пассажирскую дверцу. Норманусмехнулся.

Он снова бросил маску на пол и вытер испачканную руку иголую волосатую грудь. Он понимал, что выглядит, мягко говоря, странно, и похожна сумасшедшего, но будь он проклят, если опять наденет мокрую и вонючуюрубашку. Мотоциклетная куртка валялась на сидение рядом с ним и, слава Богу,оказалась сухой внутри. Норман натянул куртку и застегнулся до самогоподбородка. В этот момент на светофоре загорелся зеленый сигнал, и «камри»рванул с места, как выпущенный из пушки снаряд. Норман тоже проехалперекресток, но с ленивой неторопливостью, подпевая Томми Джеймсу: «Я видел,как она шла по переулку… Ты знаешь, я видел ее в первый раз… Чертовскипривлекательная девушка, и совсем одна… Эй, красотка, не позволишь ли подвезтитебя домой?» Песня напомнила ему школьные годы. Какой замечательной была тогдажизнь! Без милой маленькой Роуз, из-за которой все полетело вверх тормашками, ион влип в эти неприятности. По крайней мере до тех пор, пока он не познакомилсяс ней, когда учился в выпускном классе.

«Где ты, Роуз? — подумал он. — Почему не пришла не этотсучий пикник? Где тебя носит, мать твою?»

— Она на своем пикнике, — прошептал эль торо, и в его голосепрозвучали странные интонации — словно он не высказывал свои предположения, авещал неоспоримую истину, как оракул.

Норман свернул к тротуару, нажал на тормоза, не обращаявнимания на запрещающий остановку знак, и снова поднял маску с пола. Опятьнадел ее на руку, только в этот раз повернул к себе. Он видел собственныепальцы в пустых глазницах, и все же ему казалось, что взгляд быка направлен нанего.

— Что ты хочешь сказать — на своем пикнике? — переспросил онхрипло.

Его пальцы зашевелились, заставляя двигаться губы маски.Норман не чувствовал пальцев, но видел их. Он подумал, что услышанный им голоспринадлежит ему самому, но звучал он совершенно по-иному, к тому же нераздавался в голове, как голос отца, и не зарождался в гортани; емудействительно казалось, что слова произнесла маска.

— Ей нравится, как он ее целует, — сообщил ему Фердинанд. —Каково тебе знать это? И еще ей нравится, как он пользуется руками. Она хочет,чтобы до возвращения он сделал ей хэнки-пэнки, — Бык вздохнул, и его резиновыегубы изогнулись в гримасе презрения. — Но ведь все женщины таковы, согласись.Хэнки-пэнки. Буги-вуги. Всю ночь напролет.

— Кто? — заорал Норман на маску. На его висках вздулись ипульсировали вены. — Кто ее целует? Кто ее лапает? И где они? Говори, скотина!

Но бык умолк. Если, конечно, вообще говорил. «И что тынамерен предпринять теперь, Норми?» — этот голос был знаком. Голос горячолюбимого папаши. Приятный, как заноза в заднице, но ничего, терпеть можно. И непугающий. Другой же голос внушал страх. Даже если он рождался в его собственнойглотке, все равно внушал страх.

— Найти ее, — прошептал он. — Я собираюсь найти ее ипоказать ей хэнки-пэнки. Во всяком случае, свою версию.