— Так долго?

— …а потом старался осмыслить.

— И что помыслилось?

При строгом облике участие во взгляде, я с холодком понял,что я не все еще узнал. Впереди что-то пострашнее.

— Я плохо представляю, — признался я, —момент перехода в сингулярность. Точнее, совсем не представляю.

Он поинтересовался:

— Технически?

Я покачал головой.

— Техника меня не интересует. Но вот как это будетвыглядеть, если одни уже получат бессмертие, а другим придется умирать…

— Умирают же сейчас, — ответил оннепреклонно. — Это раз. И еще: сейчас тоже не у всех собственные яхты иличные самолеты. Но человечество с этим примирилось.

— Это просто вещи, — возразил я, — а вечнаяжизнь — другое.

Он чуть изогнул губы в усмешке.

— Мы везде наносим упреждающие удары. Наши специалистывсюду насаждают мысль, что жить вечно — плохо.

— А если сработает недостаточно? Социальнаянесправедливость проявится больше всего как раз в том, кому жить, кому умереть.И, боюсь, населению слаборазвитых стран придется ждать дольше, чем нескольконедель или месяцев!

Он кивнул, не дрогнув лицом, выражение глаз не изменилось.

— Юджин, а вы хорошо себе представляете, как это будетвыглядеть? Я имею в виду, сам Переход?

Я развел руками.

— Нет, — признался честно, — очень смутно.

— Опустите технические детали, — посоветовал он.

— Опускаю…

— И что?

Я развел руками еще беспомощнее.

— Я становлюсь вроде бы умнее. Ну, за счет того, чтомозг не устает и работает намного быстрее. В инете ничего не ищу, а сразу всесхватываю. Знаю все языки и все науки… Любое достижение науки, только чтосвершенное, сразу же становится мне известным и понятным…

Он слушал, как я перечисляю, все больше сбиваясь изапинаясь, кивал, поддакивал, подбадривал, наконец я договорился до того, что вжелезном теле уже почти перестану быть человеком, а уж в атомном вихре —тем более, особенно если всякую дрянь, доставшуюся людям от обезьян и прочихпредков, выброшу, а создам совершенно новые свойства.

Я остановился, фантазия забуксовала. Он помолчал и сказалтихо:

— Юджин, вы все сказали сами.

— Что? Что я сказал?

Он опустил взгляд, голос прозвучал так же тихо:

— Проанализируйте все, что сказали. Там есть и ответ.Вы его просто не заметили вот так с ходу.

Я тяжело вздохнул, в голове и на душе сумбур, сказал сраскаянием:

— Простите, что вывалил на вас все свои сомнения.

Он кивнул, сказал просто:

— Но помните, вы один из нас.

Вошла Мария с подносом в руках, бокалы и шампанское, следомвдвинулся неразговорчивый и почти не покидающий свои Альпы Вильгельм Данциг,при взгляде на которого мне даже в самом мрачном состоянии духа хочетсятихонько взвизгнуть от восторга и почтительно повилять хвостиком.

Данциг — автор ставшего знаменитым слогана: «Make love,no war». Он говорит, что придумал его в каком-то озарении, откликаясь назадание снизить накал страстей в молодежных движениях, но Кронберг как-топроговорился, что Данциг не одну неделю бился головой о стены, пробуяприспособить и религиозные доктрины, и увлечение спортом, и защиту животных,пока не сообразил, что для масс нужно что-то проще, намного проще, как можнопроще…

— Вы тоже, — сказал он мне тогда с ироническойусмешкой, — не спешите рассказывать, что в великих муках что-то придумали!Народ любит гениальные озарения. В них что-то от магии.

— Так то народ, — сказал я.

Он грустно улыбнулся:

— Увы, мы тоже народ.

Сейчас я смотрел, как Данциг протягивает мне руку, какравному, а в голове ошалело-восторженно-почтительная мысль, что Данцигдействовал уже в шестидесятые годы прошлого века, способствовал появлениюхиппи, именно он сумел остановить войну во Вьетнаме и сделал в самом деленевообразимо много, а я только раздуваюсь от гордости, как эзопова жаба передбыком.

Не успела Мария выйти, появился Макгрегор, довольно потерладони, заприметив шампанское.

— Хорошо, — сказал он. — Ребята, наливайте,не жмитесь. Я знаю, какого года это вино, потому нужно успеть употребить дотого, как Ноев ковчег отчалит.

Кронберг, посмеиваясь, по-хозяйски наполнил бокалы.Макгрегор сразу взял свой и отпил две трети, прижмуриваясь от удовольствия.

Кронберг воскликнул с укором:

— Это ж не пиво!

— Да, — согласился Макгрегор с явным сожалением вголосе, — но ничего, и шампанское сойдет.

— Хорошо, — сказал Кронберг ядовито, — что вытакой непривередливый.

Данциг спокойно отпил треть бокала, задумчиво смотрел наподнимающиеся пузырьки. Я держал бокал в ладони, вдруг да кто-то скажет тост,надо быть готовым, но, видимо, ситуация иная, сейчас все по-свойски,по-домашнему, Макгрегор вон вообще вылакал, как воду, налил еще и тут же отпилполовину.

Данциг все еще с удовольствием и заинтересованно следил,подняв бокал на уровень глаз, как пузырьки серебристыми струйками поднимаются кповерхности.

— Христианство сделало нас духовными варварами, —заметил он медленно, — наука — интеллектуальными. Это значит, что мыв состоянии отбросить устаревшие ценности насчет политкорректности иравноправия. Нет и не может быть равноправия с теми, кто… ну не стоитперечислять, правда? Мы сами знаем, что одни отдают себя обществу, а другиезахребетничают. Этих не берем в сингулярность… по определению.

Кронберг добавил со скукой в голосе, словно приходилось этоповторять таким недоумкам, как я, сотни раз:

— Не возьмем и тех, кто работает из-под палки. Ну,чтобы прокормиться. И прокормить семью. Будь у таких с финансами впорядке — только развлекались бы, отдыхали и — по курортам… Вон дажеЮджин понимает, таких абсолютное большинство. Ведь понимаете же, Юджин?

— Да-да, конечно, — сказал я торопливо.

— Их можно бы взять, — уточнил Кронберг, — ноесли учесть, что все работы автоматизированы, то зачем нам такие люди всингулярности? Возьмем только тех, кто работает с удовольствием. В смыслевозьмем ученых, конструкторов, исследователей… А без слесарей и грузчиков ужточно обойдемся. Как и без рядовых инженеров, что те же грузчики, только вкостюмах и при галстуках.

Макгрегор сказал расслабленно:

— А там, если верить Муру, электронные мозгисравняются, а то и превзойдут…