— Всегда, — согласился он. — Только в староедоброе время каждый получал то, что заслуживал. А сейчас горстка людейнадрывает жилы, чтобы обеспечить беспечную и бездумную жизнь веселящихсяскотов. Так называемое общество потребления, черт бы его побрал!.. Ну, а чтобыснова все вернуть на правильный путь, и задуман проект «Ноев ковчег».

Холод прокатился по всему моему телу. Все недомолвки,обрывки непонятных фраз, намеки — все начало выстраиваться в стройнуюкартину.

— Ноев ковчег… — прошептал я. — Но тогда мирбыл оставлен на затопление… А спаслись только те, кто уплыл на ковчеге!

Он кивнул, серые стальные глаза неотрывно следили за моимлицом.

— Все верно. Кстати, вы зачислены в команду ковчега.

Я прошептал:

— Спасибо… Обещаю убирать за самыми противнымиживотными.

Он улыбнулся, покачал головой.

— Чтобы не повторять ошибки, мы решили их не брать наборт вовсе. Ни чистых, ни нечистых. Только люди! Как вы сами догадываетесь, всингулярном мире не очень-то нужны такие животные, как пьяный слесарь дядяВася, что каждый день лупит жену и скандалит с соседями. К тому же самоеглавное — потопа не будет. Мир не утонет, все останутся жить так, как ижили. Только мы все равно уплывем. Горстка!

Я вышел на подгибающихся ногах. Мария вскинула на меняудивленный взгляд.

— Мистер Юджин, — услышал я участливыйголос, — что-то случилось?

Я вздрогнул, мотнул головой.

— Нет-нет, Мэри, все в порядке.

— А то у вас такой взгляд был…

— Какой?

— Странный, — ответила она с улыбкой. — Какбудто решали: дать мне конфетку или бросить ее в пропасть. И меня вместе сконфеткой.

Я натянуто улыбнулся.

— Ну и ассоциации у тебя!

Чертова женская интуиция, мелькнула мысль. Вроде бы простохорошенькая куколка, без единой мысли в головке, а как-то почуяла, что Ноевковчег отчалит без нее. Правда, не могу представить, что ей делать всингулярном мире. Все мы будем настолько связаны в общую сеть, что секретарей иреферентов не понадобится.

Впрочем, как верно сказал Кронберг, здесь не будет никакогопотопа. Все будут жить, как жили… Добавлю, что все будут жить лучше, ибо мы,став бессмертными и всемогущими, легко избавим их всех от болезней, усталости идаже можем дать всем желающим вечную жизнь и вечную молодость. Да, к себе непустим, но в их мире можем организовать рай.

Так что я, чувствуя некоторую вину перед этой куколкой, могупозаботиться о ней здесь, в ее мире. Создать для нее хоть сказочные дворцы,хоть собственные яхты и самолеты, дать возможность самой менять свою внешностьв любых пределах…

Я тряхнул головой, что-то я слишком самозакопался в своихфрейдизмах. Еще неизвестно, захочется ли сингуляру обратить внимание наоставшихся. Мало ли внимания мы уделяем муравьям и жужелицам, а ведь люди отнас будут дальше, чем сейчас мы дальше даже от микробов…

Впрочем, все зависит от нас. Оставим себе такую функцию илитакое чувство — будем заботиться, нет — нет. Мы ведь сможем не толькоуправлять своими эмоциями, но и сами программировать их, создавать новые,необычные… Можно будет ввести такое чувство двух- или трехпроцентнойзначимости, как вот сейчас доброжелательно относимся к брошенным собакам,белочкам в лесу, порхающим бабочкам. На нашу жизнь они не влияют, конечно, но ивредить им не станем. Более того, поможем, если это не будет стоить нам ниденег, ни усилий.

Я уткнулся лбом в оконное стекло. Кажется, начинаю смутноулавливать, на что далекое и страшное намекал Арнольд Арнольдович, когдарассказал о своем учителе. Вообще-то, если подумать, то даже я, тридцатилетний,не нашел бы о чем говорить с собой двадцатилетним, который был дико ипо-идиотски влюблен в соседку, что потом оказалась обыкновенной шалавой. Я ужетогда, кстати, был уверен, что знаю и понимаю все, а родители — староедурачье, свое отжили, ни хрена не врубаются в современность…

Глаза мои сами закрылись от стыда, я помотал головой,замычал и снова уперся лбом, выбрав место, где стекло еще не нагрел.

Если это перевести на общечеловеческие масштабы, то мы будемуходить от «простых» все дальше и дальше. И рано или поздно даже самымсверхгуманным из нас станет абсолютно неинтересно, что происходит с темисуществами. И тогда кто-то просто смахнет их. Нет, не уничтожит, это слишкомгромко. Мы от людей даже на первой ступени сингулярности будем стоять намногодальше, чем люди от бактерий, так что какое уничтожение, простая стерилизацияряда планет от гнилья органики. Когда чистим кишечник, мы не думаем, что этойпроцедурой убиваем сотни миллионов бактерий, которые тоже жить хотят. Или когдапастеризуем молоко.

На работе нужно заниматься делом, но, когда подошло времяланча, я поинтересовался у Кронберга, что будем делать с теми, кто на ковчег непопадет, но и на берегу спокойно оставаться не захочет. Натура человеческаятакая, требует больше, чем заслуживает.

Кронберг поморщился.

— Видите ли, Юджин, миром в самом деле правитэкономика… И всех этих существ, как только исчезнет в них необходимость, можнобудет утилизовать.

— В смысле?

Он остро взглянул на меня.

— Учитесь, юноша, видеть смысл и в недоговоренном.Сейчас говорим о необходимости поддерживать все слои, потому что без этогорухнет система, ведущая нас на вершину. Но как только дотянемся до молодильныхяблок Гесперид, нам лестница уже не нужна. Ее можно бросить в костер, разломатьи приготовить из палочек что-то другое, просто отшвырнуть и забыть… С этойчудовищно разросшейся массой могут быть как мягкие, так и жесткие варианты.

— Какие?

— Я пока не вижу необходимости в жестких, —произнес он задумчиво. — Все идет настолько благополучно, что на всех этихставших бесполезными людей можно будет просто махнуть рукой. Пусть живут, какживут. Свободно и независимо. Без нас, конечно, начнутся экономические провалы,кое-где обрушится все вплоть до феодального строя, но это нас не касается, унас будут свои захватывающие дух проблемы и задачи. А эти существа нам будутнеинтересны. Я имею в виду людей вообще.

Он улыбнулся мне. Я ощутил, что про жесткие варианты лучшене спрашивать.

— А вы готовы к превращению в сингуляра?

Он пожал плечами.

— Почему нет? Как ни странно, я не вижу в такомпревращении что-то… необычное. Резкое! Дело в том, что я и так превращаюсь, ипревращаюсь постоянно. Уже столько превращений, что от прежнего меня как неосталось даже тех молекул, так не осталось и прежнего радикала… Мои однокашникине узнали бы во мне своего лидера футбольной команды. Потому я сравнительноспокойно смотрю на сингулярность как на всего лишь следующую ступеньку.