Кронберг проговорил неспешно:

— Я рад, что наши мнения совпадают. Мне кажется, нашюный друг мыслит правильно. И все его работы… гм… в русле нашей доктрины.

Сердце мое начало стучать чаще. Вообще-то в другом случае ябы обиделся, какой же юный, почему с такой снисходительностью, но еслиправильно понимаю, тут нет никого моложе лет так это за девяносто, а кое-кто иочень здорово за, скорее здесь почти все под сотню, с этой пластическойхирургией на глазок возраст не определишь, так что я в самом деле ещежелторотый…

…но даже при моей желторотости я уже с ними вровень,пискнула глубоко спрятанная мысль. Держись, Юджин! Не раскрывайся.

Кронберг перевел взгляд на меня. В его глазах я виделсомнение, наконец он сказал с затруднением в голосе:

— Мы — старые волки, все повидали. А Юджин —молод, в нем еще много идеализма.

— Он ученый, — напомнил Макгрегор.

— И очень трезвый ученый, — добавил Штейн. —Ты сам говорил о выводах!

— Говорил, — согласился Кронберг, — но этоабстрактные выводы. Одно дело говорить о древних египтянах, другое — онаших современниках.

Гадес подумал, сказал медленно:

— Мой голос — за.

Штейн сказал немедленно:

— Я уже сказал — за.

Кронберг, улыбаясь, произнес с удовольствием:

— Я — за. Поздравляю, Юджин!

Я спросил осторожно:

— С чем?

Все трое улыбались, вместо Кронберга ответил Макгрегор:

— С последним апом.

— Ого, — вырвалось у меня. — Как это…последним?

— Потому что последним, — сказал Макгрегор,улыбаясь.

— В самом деле, — заверил Кронберг. — Этонемало. С этого дня для вас действительно не остается никаких тайн, Юджин. Яимею в виду, тайн в нашей организации.

Макгрегор сказал лениво:

— Ну что ты, Эдуард… Это значит, что для него неостанется тайн практически нигде. Правда, вряд ли его заинтересует такаяерунда, как тайны Пентагона, Кремля или лондонских секретных служб. Мелочь,суета, копошащиеся в мусоре муравьи…

Я сидел, не двигаясь, вытянулся так, будто стою навытяжку.Сердце раздулось, как испуганный еж, колотится часто-часто, а в черепе мечетсявсполошенная мысль: неужели я добрался до вершины? Конечно, я не стану имравным, но если получу высшую степень допуска, то я в самом деле на вершине…вершине доверия!

Кронберг вперил в меня пристальный взгляд.

— Вам осталось узнать сущий пустяк, Юджин. Я все сказалпро нашу организацию. Но это, собственно, больше методы. А вот цель…

Макгрегор, Штейн и Гадес молчали, улыбались, но я чувствовал,как в комнате сгущаются тучи, а воздух пронизан электричеством. Кронбергпосмотрел на меня пытливо.

— Юджин, я в ваших работах уловил здоровуюнотку, — сказал он. — И абсолютное отсутствие политкорректности.

— Я же занимался наукой, — осторожно сказал я, —а не политикой.

Кронберг обернулся к остальным.

— Видите? Политиканы могут придумывать любые трюки,чтобы понравиться избирателям, легко скажут, если надо, что дважды дваравняется пяти или двадцати, а то и вовсе стеариновой свече, но в науке такиетрюки не проходят. Там дважды два всегда равняется четырем, а умный человеквсегда ценится выше укуренного алкоголика, что бы там ни говорили «зеленые»,правозащитники, моралисты и прочие-прочие, кого мы вытянули на верхблагосостояния и где они могут высасывать из пальца задней ноги идеи всеобщегоравенства.

Макгрегор кивнул, взглянул на меня коротко.

— Юджин, вам пора несколько сдвинуть приоритетыпредпочтений, — заявил он. — До этого времени вы просто безболезненногасили конфликты, как и абсолютное большинство наших работников, но сейчас вына том уровне, когда возможно более точное… можно сказать, хирургическоевмешательство.

— Слушаю вас, — ответил я напряженно. —Слушаю очень внимательно.

— Нам кажется, что темпы разработок приоритетныхнаправлений начинают спадать… Вы очень хорошо поработали, сместив векторинтереса простых людей в нудизм, зоофилию и прочие радости простого человека.Да, это резко уменьшило количество демонстраций протеста, забастовок истолкновений, но…

Он развел руками, лицо стало несчастным. Я сказал осторожно:

— Позволено ли мне будет узнать…

Он отмахнулся.

— Конечно, позволено. Вам теперь позволено все. А нужнокак-то переориентировать население… нет-нет, отрывать от развлечений нельзя!..но все же как-то побудить больше вкладывать деньги в развитие новых технологий.Предпочтительно биотехнологий, а также нано- и вычислительной техники.

Макгрегор вставил:

— По данным наших аналитиков, в следующем году будутохотнее всего покупать акции компаний горнолыжных курортов,нефтеперерабатывающих комплексов, рыболовной, а также, естественно, газовой. Навтором месте акции массмедиа, бумажной промышленности… Короче говоря, акциивысоких технологий в этом году упали с третьего места по росту инвестиций напятое, а в следующем сдвинутся на седьмое-восьмое.

— А этого очень бы не хотелось, — сказал Кронбергхмуро.

— И мне, — сказал я искренне. — Простите…

Он отмахнулся.

— Вы совершено правы, не извиняйтесь. Что толку отбыстрейшего развития горнолыжных курортов, если у вас через год-два начнутскрипеть суставы, а старческие немощи проявляться все нагляднее?.. И тут ужневажно, есть у вас миллионы или нет.

— Я запомню это, — сказал я пылко, — какприоритетное задание!

— Спасибо, Юджин, — сказал Кронберг, чем меняудивил настолько, что я встревожился. Небожители только отдают приказы, но неснисходят до спасибостей. — Да, это самое приоритетное.

Макгрегор, допивая шампанское, обронил лениво:

— Слава богу, уже даже церковь пришла к мнению, чтожизнь неизлечимо больных людей поддерживать не следует. Если раньше двадцатьмедиков высшей квалификации из года в год были заняты только тем, чтоподдерживали жизнь безнадежного паралитика, — это та дурость, принятаянашими дедами, за которую расплачиваемся мы, внуки.

Кронберг поморщившись, торопливо уточнил:

— Юджин, делайте поправку на простых паралитиков и…ценных. Вы понимаете, что мы сделаем все, чтобы поддерживать жизнь крупногоученого! Но поддерживать жизнь вечно пьяного слесаря, что и трезвым никогда небыл, пользы обществу от него никакого…

Я кивнул.

— Понимаю.

Он добавил:

— Вот потому сейчас нам удалось продавить закон о правена добровольную смерть, а завтра…