— Ого, ступеньку? Это будет этаж!

— Пусть этаж, — согласился он. — Я с прежнимсобой имею только общий паспорт. И ничего, доволен. В личине сингуляра я будусовсем другим… но буду все еще я. Хоть и с другими возможностями и другимивзглядами. Но эти взгляды я изменю тоже, как уже менял их много раз.

Я сказал потрясенно:

— Так вот зачем вы поощряете эти глупости графоманов, вкоторых описывается далекое будущее, где звездолеты похожи на громадные телеги!И где на звездолетах перевозят звездную пехоту, звездных десантников и прочихзвездных, что на самом деле даже не завтрашнее будущее, а вчерашний день.

Он спокойно кивнул:

— Да, людям нужно дать уверенность в завтрашнем дне. Идаже в послезавтрашнем.

— Особенно, — пробормотал я, — впослезавтрашнем. Люди должны думать, что все будет так же, только больше илучше.

Он посмотрел на меня с непонятным мне интересом.

— Хороший вы человек, Юджин, — сказал оннеожиданно. — Умный, быстрый, жесткий, деловой… И в то же время весь встереотипах. Но я понимаю, это потому, что некогда было остановиться иподумать. Над работой думаете постоянно, а вот над тем, что такое хорошо, а чтотакое плохо, — не задумывались с детства.

Я пробормотал:

— А что странного? Моральные стереотипы не меняются…

— Не менялись, — уточнил он. — Тысячи лет неменялись. Но приходит новый мир… Как вы думаете, кто будет в числе первыхбессмертных? И сингуляров?

Вопрос чересчур прост, я чувствовал подвох, но ответил беззапинки:

— Те, у кого есть деньги. Олигархи, миллиардеры,крупнейшие ученые, звезды…

Он кивнул, хотя мне показалось, что при слове «звезды»иронически улыбнулся, мол, это еще посмотрим, кто из них войдет, а кто нет, новслух сказал:

— Хороший ответ. Без демагогии насчет равныхвозможностей и прочей лабуды для простых. А теперь другой вопрос: а кто,по-вашему, не будет допущен?

Я ответил также без запинки:

— Бомжи, рецидивисты, клинические идиоты…

Он снова кивнул, даже не дослушав:

— Хорошо. Теперь последний вопрос. Итак, вы твердознаете, кто стопроцентно получит физическое бессмертие и войдет всингулярность, и так же стопроцентно знаете, кто ни при каких обстоятельствахне получит. Теперь скажите мне, на каком уровне пройдет грань, разделяющаячистых и нечистых?

Он улыбнулся, словно Пилат, спросивший, что есть истина, итак же, как он, удалился, не дожидаясь ответа.

Сегодня Кронберг вошел быстрый, шаг пружинистый, спортивный,сейчас даже я засомневался, что ему за девяносто лет.

— Сингулярность ближе, — сказал он сдержанно, номы все услышали в его ровном голосе ликование, — ближе, чемпредполагали!.. Высокие технологии выжимают все мощности… Скорее бы. Когдапроизойдет скачок, нам уже не страшна будет атомная бомба Кореи или Ирана! Дажеесли они развяжут такую войну. Во-первых, сингуляры легко смогут передвигатьсяв космосе, хоть внутри Солнечной системы, хоть во всей вселенной. Во-вторых,любой сингуляр легко остановит любую атомную войну…

Он уперся обеими руками в столешницу, глаза горят внутреннимсветом.

— Я поздравляю вас, — сказал он, — с новымтехнологическим прорывом. К счастью для нас, все новые технологии —чудовищно дорогая штука. Они не по карману ни Корее, ни Ирану, ни любой другойстране, где все еще живут старыми взглядами. К счастью, судьба всегочеловечества решится в течение пары часов… я не знаю способа, чтобы за этовремя сделать высокие технологии доступными для стран всего мира. В смыследостаточно дешевыми.

Я слушал, привычно кивал, сохраняя на лице выражениекрайнего почтения и заинтересованности. Притворяться не приходилось, я толькосейчас начал смутно соображать, что при таком сверхскачке, когда сегодня —сегодняшняя технология, а завтра… уже не завтрашняя, а опередившая на тысячутысяч лет, и нет, даже не завтра, а сегодня к вечеру будет совсем другой мир…

Холод требовал зябко повести плечами, разгоняя застывшую отстраха кровь, но я сидел неподвижно и преданно смотрел в глаза Кронберга. Онеще не сказал, но это я должен понять по дефолту: баланс сил изменится в миремгновенно. И, понятно, не только это…

Холод все-таки тряхнул меня так, что я лязгнул зубами.Неужели все на самом деле так близко? Примерно такой же страх и обреченность ячувствовал при потере работы в академии. А сейчас впереди не просто потеряработы, но даже тела…

Макгрегор поднялся и встал рядом с Кронбергом.

— Мы выходим на финишную прямую, — произнес онжестко. — Как уже сказано, сингулярность наступит даже раньше, чемпророчили наши специалисты. Тем более нужно поддерживать иллюзию, что все вбудущем останется, как и сейчас, только богаче и лучше.

— А тем, кто все-таки поймет, что в сингулярность уйдемсами?

Макгрегор ответил еще жестче:

— У нас есть и своя армия пропагандистов, но еще большена свете прекраснодушных идиотов, что сами тут же заплюют и затопчут этихчересчур прозорливых. Их сразу надо объявить фашистами, мизантропами, сволочамии патриотами…

Штейн спросил с неудовольствием:

— А патриотами… почему?

Макгрегор раздраженно отмахнулся.

— Да какая разница? Никто не обратит внимания. Словоуже ругательное, пользуйтесь смело. Побольше пафоса: мол, как вы могли такоесказать, что развитые интеллигентные люди…

— …это мы с вами? — уточнил Штейн.

— Это мы все здесь! — рыкнул Макгрегор, непринимая шутки. — Так вот, развитые интеллигентные люди не могут поопределению быть такими человеконенавистниками! Мы свое отдадим, чтобы им можнобывать вволю на футбольных матчах и срать в подъездах… нет, про срать неговори, слишком, ну, а так вешайте лапши на уши простому человеку побольше,льстите ему, говорите о духовных ценностях… Да-да, только часть недоумковфанатеет от футбола, остальные тусуются на форумах куртуазной литературы,обсуждают стихи и вообще литературу, обгаживая все новинки точно так, как чуть раньшеобгаживали стены подъездов. Для этих и формулировок не надо придумывать, аподхватывать их же и повторять погромче!

Только к утру я понимаю, что провкалывал день, как галерныйраб. Потому что даже бабы не снятся, сплю без задних ног, а утром снова бросаюсьв работу, как изголодавшийся к шведскому столу.

Но сегодня, едва провалился в сон, меня понесло по дороге,странной и непонятной, а впереди вырисовывается Высокая Черная Стена, упершаясявершиной в небо. Тревожно и одиноко, со стеной связано нечто ужасное, но я идук ней… или она сама приближается, не пойму, сердце сжимается в жутком ощущениинеизбежности, неотвратимости.