Кронберг улыбнулся мне и кивнул на бокалы.

— Берите, Юджин. Вы слишком почтительны. Хотя, конечно,почтительность редко бывает слишком. На слишком еще никто не жаловался, так чтовы правы… Рабочий день давно кончился. Мы все заслужили по глотку шампанского.Весь простой народ, который кое-кто тут так неуважительно именует быдлом…Штейн, дорогой, я же не сказал, что ты не прав!.. Успокойся. Так вот весьпростой народ уже давно нажрался и сидит с ящиком пива перед жвачником, сегоднятрансляция матча с чемпионата футбола, а мы все пашем и пашем, морды и жопы вмыле.

Макгрегор буркнул:

— Потому простой народ и доволен своей жизнью. Он спивком смотрит футбол, а мы пашем на его благосостояние… как он думает.

— А разве не так? — спросил Штейн ехидно. —Когда еще так заботились о простом народе?

Кронберг ухмыльнулся.

— В той же мере, как заботился, судя по работам Юджина,рабовладелец, а затем и феодал. Только феодал почему-то думал, что преследуетсугубо свои личные цели.

Он поднял бокал над столом, но не провозгласил тост, аспросил меня в упор:

— Юджин, у вас есть какие-то непонятки по поводу нашейорганизации?

Наши бокалы с тихим мелодичным звоном сомкнулись надсерединой стола. Масса серебряных пузырьков все еще стремительно рвется черезкипящее жидкое золото, один вид такого зрелища настраивает на счастливоесозерцание великолепия.

Все поднесли бокалы к губам, я осторожно держал его в руке,вопрос задан в лоб, неспроста задан, я ответил с почтительной осторожностью:

— У меня все еще эволюционирует представление о ней. Отчисто благотворительной…

Кронберг прервал с улыбкой:

— Признайтесь, презирали тогда?

— Нет, — ответил я с той же осторожностью, всевремя понимая, с кем разговариваю, — просто уважал… недостаточно.

Макгрегор хохотнул.

— Уважал недостаточно! Красивый ответ. Емкий.

— Вывернулся, — ухмыльнулся и Штейн. —Значит, от чисто благотворительной… к чему?

— К активно вмешивающейся в жизнь человечества, —ответил я честно, здесь надо отвечать честно, любую фальшь заметятсразу. — Это мне нравится больше.

Они сидели в свободных позах, хозяева организации и, кактеперь с холодом прозрения понимаю, практически всего-всего на свете, Штейнвообще чуть не лег, сдвинувшись по наклонной спинке вниз и забросив на подлокотникируки, Макгрегор же вопреки этикету поставил локти на стол и, чуть наклонившисьвперед, смотрит на меня, как угледобывающий комбайн на жирный пласт.

— Юджин, — сказал он размеренно, — мы таорганизация, что все века и даже тысячелетия тянула человечество по дорогепрогресса. Вернее, организации. Увы, мир бывал разделен слишком уж, но когдапосле опустошительных войн контакты возобновлялись, мы с изумлением и радостьювидели, что даже на землях нашего самого лютого противника идет та же тайнаяработа, что и у нас: по вытаскиванию человечества из грязи. Мы поспешноналаживали контакты и… старались их не терять, когда короли, императоры, папы,цари, князья, шахи и султаны затевали новые войны.

Кронберг дотянулся до бутылки, я молча смотрел, как оннаполнил бокалы жидким солнцем, от которого не будет головной боли и усталостив теле.

— Прозит, — сказал он, подняв бокал на уровеньглаз. — Макгрегор забыл добавить, что мы всегда старались гасить любыевойны. Хоть и говорят, что война — двигатель прогресса, но мы всегдапонимали, что могли бы заставить человечество трудиться больше и без жестокихкровопролитий, после которых сперва приходилось отстраивать города и зановораспахивать заросшие бурьяном поля, а уже потом только думать о восстановленииуниверситетов! Наука все-таки — удел богатых стран. Стабильных. Когдаговорят пушки, молчат не только музы.

— У науки тоже есть муза, — лениво проговорилШтейн. — Правда, она тоже молчит, увы.

— Словом, — напомнил Кронберг мягко, — еслибы не наша организация, которой несколько веков, войн было бы намного больше. Ичеловечество, скорее всего, ездило бы еще на телегах.

— Если бы вообще уцелело, — буркнул Макгрегор.

— Если бы вообще уцелело, — согласилсяКронберг. — Мы старались отслеживать изобретения, что послужат в первуюочередь опустошительным войнам, и… закрывали их.

— Как? — спросил я.

Они переглянулись, по губам Кронберга пробежала улыбка, аМакгрегор, напротив, слегка потемнел лицом, уронил взгляд. Мне даже показалось,что его рука с бокалом шампанского задрожала. Во всяком случае, он поспешноопустил фужер на стол.

— По-разному, — ответил Кронберг жестко. —Иногда достаточно было подкинуть такому гению золотишка, чтобы тот тут же взагул. А там бабы, драки… словом, быстро забывает, что гений, а не просто мужикс хорошо подвешенным пенисом, у которого появились деньги. Других приглашали кодвору, давали пышные одежды, титулы, пустяковую, но занимающую время работу.Или те должны были присутствовать при всех ежедневных церемониях, что вообще-тосчиталось великой привилегией, за такое боролись. Лишь единицы оказывалисьнеподкупными фанатиками…

Мое сердце забилось, он тоже помрачнел, а мне так хотелось,чтобы в нашей организации все шло идеально. Кронберг сказал наконец тяжело:

— К примеру, один очень юный и талантливейший математикуже в свои двадцать лет вывел формулу, что привела бы к созданию атомной бомбы.Это было почти в Средневековье!

— Не в Средневековье, — возразил Макгрегор, —Как раз эпоха Просвещения. Во всяком случае, ее так называли тогда.

— И сейчас так зовут.

— Ну, она и была такой эпохой… в сравнении.

— В сравнении, — согласился Макгрегор.

— Да, — вздохнул Кронберг, — но все равно этослишком-слишком… Представьте себе, атомную бомбу создали бы еще в начале Первоймировой войны, а то и в девятнадцатом веке!.. Жуть. Пришлось к этому гениюподослать одного из наших специалистов по особым случаям. Заспорили из-закакой-то бабы, дуэль, смертельное ранение… Гений умер в свои двадцать лет,бумаги же с расчетами ядерной реакции секретный агент Балабуха, так зваличеловека, убившего Эвариста Галуа, выкрал и принес нам. Но даже мы не сталихранить. Да-да, сожгли от беды подальше. Так мир избежал атомной войны вовремена, когда правители уж точно начали бы взрывать города своих противников!А сейчас и нравы помягче, и диктаторы вынуждены считаться с мнением болеепросвещенных и, что важнее, могущественных стран… Словом, это все заслуга нашейорганизации. Мы свято храним имена всех наших братьев, что жили в те мрачныевека, а их могилы нами помечены и… охраняемы.

Он замолчал, ожидая моей реакции, как будто ее не видно помоему лицу, я сглотнул ком в горле и сказал сипло: