— Дедушка Ярре!!!

— Иду! Да иду же, Цири. Иду.

* * *

Когда они занялись последним раненым, была глубокая ночь.Операцию проводили уже при свете, вначале обычном, от лампы, а позже имагическом. Марти Содергрен пришла в себя после кризиса и, все еще бледная каксмерть, замедленная, неестественная в движениях как голем, чаровала исправно иэффективно.

Наконец все четверо вышли из палатки и присели,прислонившись к полотнищу.

Равнину заполняли огни. Различные. Неподвижные — бивуачныхкостров, движущиеся — лучин и факелов. Ночь гремела далеким пением,восклицаниями, разговорами, победными криками.

Вокруг них ночь тоже жила отрывистыми криками и стонамираненых. Мольбами и вздохами умирающих. Привыкшие к звукам страдания и смерти,они уже не слышали этого. Эти звуки были для них обычными, естественными, также вплавленными в ночь, как пение цикад в акациях у Золотого Пруда.

Марти Содергрен лирично молчала, прислонившись к плечунизушка. Иоля и Шани, обнявшись и прижавшись друг к дружке, то и дело прыскалитихим, совершенно бессмысленным смехом.

Прежде чем выйти из палатки, они выпили по мензурке водки, аМарти угостила всех своим последним заклинанием: веселящими чарами, которыеобычно применяла при экстрагировании зубов. Русти чувствовал себя обманутым:усиленный магией напиток вместо того, чтобы расслабить, лишь одурманил, вместотого, чтобы снять утомление, еще больше усилил. Вместо того, чтобы датьзабыться, напоминал.

«Похоже, — подумал хирург, — только на Иолю и Шаниалкоголь и магия подействовали, как было задумано».

Он отвернулся и при лунном свете увидел на лицах обеихдевушек блестящие, серебристые следы слез.

— Интересно, — сказал он, облизывая онемевшие,бесчувственные губы, — кто победил в этой битве? Кто-нибудь это знает?

Марти повернулась к нему, но продолжала лирично молчать.Цикады пиликали в акациях, вербах и ольхах над Золотым Прудом. Квакали лягушки,стонали раненые, умоляли, вздыхали. И умирали. Шани и Иоля хохотали сквозьслезы.

* * *

Марти Содергрен скончалась через две недели после боя. Онасошлась с офицером из Вольной Кондотьерской Компании. Отнеслась к приключениюлегко и даже легкомысленно. В противоположность офицеру. Когда Марти,любительница перемен, связалась потом с темерским ротмистром, спятивший отревности кондотьер пырнул ее ножом. Кондотьера повесили, целительницу спасти неудалось.

Русти и Иоля скончались через год после битвы, в Мариборе,во время жуткой вспышки кровавой лихорадки, заразы, которую называли такжеКрасной Смертью, или — по названию корабля, на которой ее завезли, —«Бичом Катрионы». Тогда из Марибора бежали все медики и большинство жрецов.Русти и Иоля, конечно, остались. Они лечили, ибо были лекарями. То, что отКрасной Смерти не было лекарств, значения для них не имело. Оба заразились. Онумер у нее на руках, в крепких надежных объятиях ее деревенских, больших,некрасивых, прекрасных рук. Она умерла четыре дня спустя. В одиночестве.

Шани прожила после битвы семьдесят два года. Ушла из жизнизнаменитой, всеми уважаемой — деканом кафедры медицины Оксенфуртскогоуниверситета. Многие поколения будущих хирургов повторяли ее знаменитую шутку:«Сшей красное с красным, желтое с желтым, белое с белым. Наверняка будетхорошо».

Мало кто замечал, как, произнося эту истину, госпожа деканукрадкой утирала слезы.

Мало кто.

* * *

Лягушки квакали, цикады пиликали среди верб над ЗолотымПрудом. Шани и Иоля хохотали сквозь слезы.

— Интересно, — повторил Мило Вандербек, низушек,полевой хирург, больше известный под именем Русти. — Интересно, ктопобедил?

— Русти, — лирично сказала Марти Содергрен. —Поверь, это самое последнее, о чем я стала бы беспокоиться на твоем месте.

Одни язычки пламени были высокими и сильными, светили ярко иживо, другие — маленькими и зыбкими, а свет их то и дело тускнел и замирал. Насамом же конце был один огонек, совсем маленький и такой слабый, что он едватлел, едва теплился, то с величайшим трудом разгорался, то почти совсем угасал.

— Чей это угасающий огонек? — спросил ведьмак.

— Твой, — ответила Смерть.

(Флоуренс Деланной. Сказки и предания)

Плоскогорье почти до самых дальних, синеющих в тумане горныхвершин было совсем как каменное море, тут и там вздымающееся горбами, ребрами,ощетинившееся острыми зубьями рифов. Впечатление усиливали остовы кораблей.Десятки остовов: галер, галеасов, ког, каравелл, бригов, буксирчиков,драккаров. Некоторые выглядели так, словно появились здесь недавно, другие —кучи с трудом распознаваемых досок и шпангоутов, явно находившихся здесьдесятки, если не сотни лет.

Некоторые лежали килями кверху, иные, повалившиеся набок,выглядели так, словно их выбросили сатанинские шквалы и штормы. Третьи,казалось, плыли, маневрируя среди опасностей, поджидающих в каменном океане.Они стояли ровно и прямо, гордо выпятив борта, направив в зенит мачты, накоторых развевались остатки парусов, болтались ванты и штаги. У них даже былисвои призрачные экипажи — заклиненные в прогнивших досках и запутавшиеся влинях скелеты мертвых моряков, навеки ушедших в бесконечное плавание.

Напуганные появлением всадника, всполошенные стуком копыт, смачт, рей, линей, скелетов с криком сорвались тучи черных птиц. На мгновениеони закрыли небо, закружились стаей над краем пропасти, на дне которой, серое игладкое как ртуть, лежало озеро. На обрыве, частично возвышаясь над кладбищемкораблей, частично нависая над озером вплавленными в отвесную скалу бастионами,виднелась сторожевая башня, темная и угрюмая. Кэльпи заплясала, зафыркала,застригла ушами, косясь на остовы, на скелеты, на весь пейзаж смерти. Накаркающих черных птиц, которые уже возвращались, снова рассаживались напотрескавшихся мачтах и салингах, на вантах и черепах. Птицы поняли, чтоодинокого всадника бояться нечего. А если здесь кто-то и должен чего-тобояться, так только сам всадник.

— Спокойно, Кэльпи, — проговорила изменившимсяголосом Цири. — Это конец пути. Это — нужное место и нужное время.

* * *

Она появилась перед воротами неведомо откуда, вынырнула,будто мираж, среди остовов. Стражи у ворот, встревоженные карканьем воронов,заметили ее первыми. Теперь они кричали, жестикулировали и указывали на неепальцами, созывая других.