Удивление, уважение были в синих глазах князя скифов, потомже, к удивлению Соломона, появилось сомнение:

– Все ваше племя… потомство той горстки?

– Да.

Он посмотрел по сторонам. Голос стал тверже.

– Ты в чем-то врешь. Как все племя может знать всю вашуисторию? Знать о разных странах?

– Огонек, – ответил Соломон тихо. – Мы сохранилиогонек.

– Не понял, – признался Рус.

– По нашему обету с богом мы обязаны быть грамотными. Все доединого человека. И когда племя убегало, мы несли с собой книги. Когда вэти земли добрались первые беглецы, половина груза были книги. И нашидети, что родились здесь, выросли не лесными жителями. Мы не стали новымплеменем! Мы не хотели становиться новым, понимаешь?..

Рус подумал, покачал головой:

– Не понимаю. Дело не в том, чтобы стать родоначальником,прародителем, по имени которого будет назван целый народ. Хотя это страстножаждется каждому мужчине.

– Понимаю, – согласился Соломон. – Еще какпонимаю.

Глаза его на миг затуманились, и Рус подумал внезапно, непосещала ли и этого волхва мысль увести пару молодых баб в дремучий лес дазаложить из своих детей новое племя, дабы осуществить все мечты, дабы детиосуществили его желания и стремления…

– Дело в том, – продолжил Рус уже мягче, – чтодети – чистые души. Куда повернешь, туда и пойдут. А в старом племенислишком много советчиков! И повернуть ко злу куда легче, чем к добру.

– Понимаю, – повторил Соломон. – Но есть страх,что такое новое будет лишь повторением старого. А думать это старое будет,что творит вовсе небывалое! И все вернется на круги своя.И человек останется таким же. Не станет лучше.

Он поднялся, поклонился. Корнило тоже встал, сказал снекоторым смущением:

– Княже, он обещал показать мне, как они останавливаюткровь. Хоть и тупой народ, но вдруг какую малость знает, что мы невзначайпросмотрели? А волхв, если хочет быть мудр, должен пить из любого родника.А придется – из лужи тоже, как вот сейчас.

Рус развел руками:

– Давай, только в луже вода может быть вовсе гнилой.А ты, старик, много сомнений вызвал во мне. Я вижу, и твой богтребует, чтобы вы, иудеи, стали лучше. Тем более такое требуют наши боги, ибомы – лучшие! Но они только требуют… Дороги же не указывают. Иди, я скороприду. И поговорим, как верно устроить ристалище богам на потеху, людям наславу, витязям в честь!

Соломон молвил, уже откинув полог:

– Выбирать дороги боги оставили нам.

Иудеи ревностно охраняли ворота, даже своих впускали несразу, на ночь запирали. Но Буська, подсмотрев, что Бугай побывал в граде врагаи вернулся цел, ночь не спал, извертелся, а когда забрезжило утро, уже седлалконя.

– Ты куда собрался? – рявкнул Рус.

– Я… я… – пролепетал Буська, – мне бы на ихмуравейник поглядеть! Говорят, у них там и двухголовые есть…

– Дурень, – сказал Рус с отвращением. – Их скоросотрем с лица земли, как никчемный род.

– Потому и хочу успеть!

Неожиданно сзади его плечи обхватили тонкие руки. Ноздриуловили милый запах. Голос шепнул в самое ухо, щекоча теплыми губами:

– Пусть посмотрит. Ты так спешишь сделать из него суровоговоина, а он еще ребенок! Позволь ему смотреть на мир.

Осчастливленный Буська стрелой взлетел в седло. Коньрадостно заржал, застоялся за ночь, встал на дыбки и с удовольствием помесилвоздух крепкими копытами.

Рус проводил его насмешливым взглядом:

– Двухголовые… Чуд-юд ему подавай!

– Рус, он ребенок…

– Он уже убивал в бою, – возразил он. – По нашимправилам, мальчик считается мужчиной не раньше чем убьет троих воинов.Я слышал, что бывали и такие, что доживали до старости в мальчиках. Сам невидел, не стану клясться. Но Буська уже срубил в бою четверых иудеев.

– Он ребенок…

Обернувшись, он схватил ее в объятия:

– Это ты мой ребенок!

Ее голос был тихим и потерянным:

– Мы все дети… заблудившиеся дети на этой земле.

Буська подскакал к воротам, с верха стены за ним следилидесятки настороженных глаз. Он гордо выпрямился и вскинул руку:

– Говорит воин племени русов!

На стене долго разговаривали между собой. Буська извертелсяв седле. Наконец появился один в простой одежде, крикнул на ломаном языкескифов:

– Кто… и зачем?

– Воин племени русов, – повторил Буська громче, онненавидел свой звонкий детский голос, старался подпустить взрослойхрипотцы, – изволил приехать в гости к Исхаку, сыну Нахима.

На стене снова долго шептались, бросали на него курьезныевзгляды. Похоже, долго не могли понять, кто такой Исхак, наконец сверхузакричали вниз, ворота заскрипели, створки чуть раздвинулись.

Буська, с сильно бьющимся сердцем, пустил коня вперед.В груди то все сжималось от страха, то там начинало колотиться в отчаяннойрешимости въехать в стан врага, все увидеть, все запомнить, рассказать Русу ослабых местах в Новом Иерусалиме, граде презренного врага. А то онишастают даже в воинском стане, все вызнают, русы же ничего не знают, а Бугай нато и Бугай: не помнит, где у него правая, а где левая!

Я буду героем, напомнил себе твердо. Я вызнаю ихтайны!

Когда конь пошел по тесной улочке, уже не осталось иудеев,знающих людской язык, все жевжекают на своем свинячьем. Буська даже не пыталсярасспрашивать, только дивился странным одеждам, тесным улочкам, тесноприлепленным один к другому домам.

Его о чем-то спрашивали, он твердил: «Исхак, сын Нахима»,ему указывали направление, он поворачивал коня, и так плутал долго, но нетерзался, ибо чем больше лазутчик узрит, тем больше ему честь и хвала.

На него смотрели со страхом и удивлением. Шарахались, издалиуступали дорогу. Он надменно смотрел поверх голов, даже взор сделалгордо-недвижимым, только уголками глаз цепко хватал все и, как белка, суетливорассовывал во все уголки памяти.

Народу много, отметил сразу. И на улицах, и во дворах,откуда слышны и голоса, и стук больших молотков по металлу. Куют оружие,понятно. Пахнет горелой окалиной, жженым маслом: тоже понятно – окунаютраскаленные мечи для крепости.

Конь под ним ступал мощно, уверенно. Буська с гордостьювидел, что сам держится как сокол среди серых утиц, так и его конь срединевзрачных лошадок иудеев будто Змей Горыныч среди коров, да и то немаловажно,что сам он на таком коне выше и шире в плечах местных взрослых мужчин.