– Так не иди, – сказала мать с облегчением, –только и всего. Не иди, а о нем забудь. Да, надо тебя поскорее отдать замуж.Хоть за сына Абрама, хоть за кого еще… Созрела ты, только о парнях и думаешь.

Мойра покачала головой:

– О нас только и говорят как о клятвопреступниках.Мы-де не держим слова!

– Но они гои!

– Все равно, – сказала она упрямо. – Я хочусдержать слово. Но я не хочу, чтобы он повалил меня, взял мое девичество.А его не удержать, он разгорается быстро. Понимаешь, когда он еще взялменя только за руку, я почувствовала такое томление во всем теле, что едва самане задрала юбку.

Мать отшатнулась в ужасе:

– Дочь моя!

– Мама, это ж только тебе говорю. Я ж видела, как твоиглаза блестят, когда приходит ребе Соло… Молчу, молчу!

Мать в беспокойстве походила по комнате. Внезапно ее глазаблеснули весельем, а морщинки разгладились.

– А сделай так, как мы все поступали в молодости! Твойскиф таких уловок не знает. Приди попозже. Намного позже.

Мойра вскинула брови:

– И что же?

– А то, что все мужчины, будь это иудеи или гои, ничегоне могут придумать лучше, как вскоре засыпают как свиньи. Ты приди на цыпочках,тихонько оставь какой-то знак. Понимаешь? И слово будет соблюдено, и тыуйдешь такой же неизмятой, как приходила.

Твердая Рука ощутил, что его нежно трогают за лицо.Улыбнувшись, протянул руку, ощутил кончиками пальцев нежную шелковую кожу,длинные волосы, бархатные ноздри… Раскрытой ладонью чувствовал теплое дыхание,потом острые зубки прикусили ухо. Он счастливо засмеялся и раскрыл глаза:

– Ах, какая ты…

Слова замерли на губах. Над ним склонился конь, обнюхиваетнедоверчиво. Это у него нежная кожа и длинная грива, это он дышит в ладонь, аухо игриво кусает – пшел вон! – его охотничий пес, что устроилсярядом, скотина, еще и лапы закинул ему на грудь, разнежился, уже отоспался,играть восхотел…

Он вскочил, чувствуя беду. Упал, не понял, в чем дело,поднялся и снова упал. Ноги оказались связаны его же ремнем! Пока торопливоразвязывал, увидел примятые ее каблучками стебли, даже ощутил запах душистыхтрав, который сопровождал ее всюду.

– Как же я проспал, – выкрикнул он с тоской. – Нукак я мог! Опозорился, хоть головой в реку… Дурак, тупой пень! Она пришла, погляделана спящего… А у меня, наверное, рожа перекосилась, а то и слюни потекли…Обиделась, ушла!

Вне себя от горя и унижения, он торопливо собралрасстеленные шкуры – готовился! – вскочил на коня. Пес бегал кругами,чуял гнев и стыд хозяина, виновато поджимал хвост. Он получил сахарнуюкосточку, грыз вовсю, пока она осторожно связывала ноги хозяину…

Конь лишь обиженно заржал, когда свирепые удары обрушилисьему на бока. В стан примчались как ветер, Твердая Рука спрыгнул, потащилконя к коновязи. Народ ржал, показывал пальцами. Дружинники хлопали себя поколеням и приседали от хохота. Неужели все уже знают, мелькнула паническаямысль. Откуда? Боги, что за позор!

Наконец Сова остановился, в глазах был смех, но голосвоеводы звучал доброжелательно:

– Ты не из племени гелонов?

– Да вроде нет, – ответил Твердая Рука настороженно.

– И не из агафирсов? – допытывался Сова.

– Нет…

– Гм…

– А что не так? – выкрикнул Твердая Рука. –Почему все так смотрят?

Сова успокоил:

– Не волнуйся! Просто не понимают, что у тебя за такаяраскраска. Это гелоны рожи размалевывали перед боем, а агафирсы передженитьбой… Но если в бой пока не идешь, то неча людей пугать такой рожей. Пойдиумойся.

Рус, Бугай, Моряна и Корнило сидели за столом состарейшинами иудеев, уточняя условия схватки. С Соломоном заседали, крометаких же убеленных сединами старцев, еще и двое крепких, как железо, сухощавыхмужей. Рус всей кожей ощущал словно сухой жар идущую от обоих враждебность иугрозу. Он покосился на Бугая, тот держался напряженно, а Моряна вовсе сдвинулапояс так, чтобы рукоять громадного ножа торчала под рукой.

Соломон сказал сумрачно:

– На Совете было решено, что любые законы, пусть самыежестокие и несправедливые, все же лучше, чем беззаконие. Схватка ста человекпротив ста, на ограниченном участке – это все равно что окопать леснойпожар. Пусть уж выгорит там дотла, но не загорится весь лес. Мы с тяжкимсердцем согласились, но теперь пора уточнить условия.

Рус перевел дух. Старцы сидят мрачные как совы, смотрятисподлобья. Глаза воспаленные, веки набрякли у каждого так, будто там по ведруводы.

– Условия просты, – сказал он почти весело. – Мы сСоломоном уже присмотрели участок. Между градом, чтобы со стен могли видеть ите, кто все еще боится выходить, и нашим станом. Только и делов, что провестичерту, положить приметные камни. Кто в горячке боя переступит черту – тотсчитается убитым. Кого вытеснят или выпихнут – тоже.

Соломон кивал, соглашался. Чем правила проще, темлегче выполнять. И тем проще следить, чтобы их не нарушали. Один изстарцев сказал торопливо:

– Если воин упал и не поднимается – не добивать!

Бугай вмешался:

– Но тогда, чтобы было ясно, за кем победа, надо вкопать всередке поля колья. И победители насадят головы врагов на эти колья!

Он гулко захохотал. Старцы содрогнулись, Соломон сказалнеприязненно:

– Какая в этом необходимость?

– А как узнать, – отпарировал Бугай, – ктопобедитель? Ежели ваши упадут, а добивать их нельзя, то в конце поднимутся искажут, что они выжили, а значит – победили!

Один из чернобородых вдруг сказал с ненавистью:

– Принимаем!

Рус заметил, что на чернобородых посматривают состорожностью и скрытой неприязнью не только Соломон, но еще трое старцев. Заисключением разве что величавого старейшины, который прибыл в воинский станскифов первым, – Аарона. Соломон вовсе непроизвольно отодвинулся, словноприкосновение к Иисусу оскверняло.

Бугай хохотнул, смотрел одобрительно. По его чистомуоткрытому лицу было видно, как его страшная секира рассекает Иисуса от черных кудрейна лбу и через кудрявую бороду дальше, разваливает пополам, обнажая трепещущуюпечень, горячую и полную жизни…

Рус вмешался, он чувствовал, как по телу прокатываетсягорячая волна радости:

– Это не враги, а противники. Стоящие напротив.И достаточно одного кола. Кто победит – увидим по тому, кто срубитголову противника и водрузит на кол!

Напротив сидели потрясенные, только двое чернобородыхбратьев не дрогнули, смотрели с прежней ненавистью и угрозой. Они двоевыглядели как два черных сокола среди голубей.