– Федя, ты про что?

– Да бабка последняя сегодня, слышь, восемь суток без «по-большому», и ничего. Не сильно расстраивалась, пока уже совсем плохо не стало. Такой перитонитище, просто без комментариев. Надоело. Славка, давай меняться: я буду бошки чинить, а ты какашки из брюха вычищать.

Славка валялся на потертом диванчике с закрытыми глазами. Разговаривать ему было лень, поэтому отвечал он, не поворачивая головы:

– Да ну? С чего бы это?

– Все-таки голова – предмет благородный. И че я в нейрохирурги тоже не пошел? Надоело, одно и то же: или гной в брюхе, или говно.

– Ты думаешь, в голове говна не бывает?

– Ну, это философский вопрос. По крайней мере, дышать хоть можно, когда оперируешь. Не тошнит.

– Ну если так, то да. Но меняться не буду. Мне и так хорошо.

Все остальные дремали и не делали попыток вступить в разговор. Даже Светка с кардиологии клевала носом над чашкой с кофе. Что-то, видно, в погоде было – все спали и даже потенциальные больные – и те сидели по домам. Ну и чудно.

Около восьми Люсинда вызвала меня на какой-то гнойник в горле, так как лор-врачи по-прежнему дежурили на дому. Я всегда старалась справляться сама, представляя, как не хочется людям подрываться в выходной на работу. Ангина оказалась совершенно ужасной – фельдшер со «Скорой» не обманул. Парень лет двадцати уже едва дышал. Накачав его всем, чем надо, я отправила пацана на отделение. Согревала мысль о весьма вероятной возможности через полчаса-час уединиться в кабинете заведующей, и я села на посту с книжкой в ожидании звонка, который не заставил себя ждать. Только не мой сотовый, а городской. Люся продолжала овощиться в сестринской, и я сама взяла трубку. Тут же в ухо ударил резкий голос диспетчера со «Скорой»:

– Девочки, готовьтесь: минут через пятнадцать война. Реанимацию, травму, хирургию – всех вниз. Автобус с курсантами на Киевской трассе перевернулся под бензовоз, еще три или четыре легковушки до кучи впечатались. Восемь трупов на месте. Остальных будем везти, человек тридцать-сорок… Пока не точно. Тяжелые почти все. Домой хирургам и травме звоните, кому сможете, кто поближе живет.

В первую секунду я онемела.

Вот так, блин, подарок. Вот тебе и гололед… Ах, черт возьми, Алина Петровна.

– Понято, ждем.

Из трубки продолжали кричать:

– У нас машин мало, девочки, так что с других подстанций тоже будут звонить по этому поводу.

– Спасибо, хоть времени есть немного.

– Да не за что. Как говорится, всегда рады.

Я положила трубку и тут же почувствовала, как внутри натянулась струна от макушки до пяток.

– Люся, давай всех вниз. Большое ДТП. Скажи, чтобы из дому вызывали, кто поближе живет.

– Что, такое большое?

– Человек, сказали, тридцать-сорок.

– Ох, ни фига себе! Давненько так не веселились.

– Да уж, сейчас оторвемся по полной.

Через десять минут вся хирургическая компания сидела в приемнике, театрально-непринужденно развалившись на скамейках для больных. Со всех отделений притащили каталки. Даже Светку с кардиологии решили не отпускать в ее корпус: так, по крайней мере, вопрос с ЭКГ будет решен оперативнее, в случае чего. Еще через несколько минут раздался вой сирен – хором, многоголосно. Алина Петровна перекрестилась и открыла двери настежь – холодный воздух ударил по ногам и быстро поднялся вверх. Все молчали, и как только первая бригада распахнула врата в адское брюхо своей машины, Люся процедила сквозь зубы:

– Боженька, помоги.

Начался безумный танец. Первые четыре каталки провезли мимо поста прямо к лифту с криками:

– Черепно-мозговые, дорогу! Люди, дорогу, уже без давления почти, черт… пропускайте!

Славка тут же развернулся в сторону движения, успев бросить мне на ходу:

– Заведующей моей звоните, пусть едет.

В несколько прыжков настиг последнюю каталку и исчез в лифте.

На очереди были «более везучие» товарищи: с переломанными руками, ногами, разорванными животами и с теми же травмами головы, но хотя бы с давлением. На улице образовалась очередь, вытаскивали теплые одеяла, под навесом приемника не осталось ни одного свободного метра, и мы бегали при минусовой температуре, так и не успев от неожиданности надеть на себя хоть что-нибудь.

Каталки не успевали завозить в приемник, они сталкивались друг с другом, издавая неприятный скрежещущий звук. Все старались на ходу мерить давление, пульс, смотреть животы и головы… Потом рентген… Тут же сновала несчастная лаборантка, сбиваясь со счету пробирок, фамилий и прочего. Кровь просачивалась сквозь наспех намотанные в машине бинты, повсюду слышались стоны. Мальчишки в военной форме, похожие один на другого, как трагикомические клоны, – окровавленная разорванная форма, животный вой и мутный от промедола взгляд. У кого успевала, я оставляла на каталках бумажки с пульсом и давлением. Время, проклятое время… утекали секунды, отнимали у пацанов силы и кровь, а у нас – последние ускользающие возможности.

Через десять минут еще семь каталок поднялись в операционную, и мы с Люсей оказались почти одни, ошалевшие от страха. Остальные ушли оперировать, оставив в приемнике молодого мальчика-травматолога и все того же многострадального Петю с хирургии. Светка с кардиологии носилась туда-обратно с глазами, полными слез. Я сжала зубы.

Ну уж нет. Рыдать мы будем, но потом.

Люся держалась крепко, однако, увидев, как поредел наш строй, а машин за воротами становилось все больше и больше, начала потихоньку скулить:

– Лен, пойдем на секунду в сестринскую, хлопнем по рюмашке. Иначе все.

– Ничего, ничего, сейчас кто-нибудь уже приедет из дома. Не паникуй. Ничего, продержимся. Времени нет на рюмашку, черт подери.

Глаза боятся – руки делают, скорость увеличилась, взгляды стали бешеными. Полная грудь воздуха – и вот оно: полился отборный мат: Люся орала на несчастную молоденькую Светку, я – на рентген-лаборанта и травматолога, Алина Петровна – на всех остальных, включая фельдшеров, Александру и совсем несчастного Петруччио, отлученного от операционного стола в самый жаркий момент битвы. Зато все закрутилось, подобно смерчу, каталки двигались в сторону лифта; может быть, надо было еще быстрее, но все же движение шло, как бы мало нас ни осталось. Несмотря на все еще большой хвост за пределами приемника, одно утешало – оставшиеся пострадавшие могли потерпеть еще минут двадцать-тридцать.

На врачебной стоянке перед приемником парковались машины: приехала заведующая нейрохирургией, завреанимацией с новым, отработавшим около месяца пацаном, несколько хирургов и травматологов. Сразу полегчало, трусливое отчаяние смыло волной оптимизма. Кто-то остался с нами, и дело пошло живее. Открыли плановые операционные, и весь третий этаж вспыхнул ярким пламенем, осветив больничный дворик, как сцену уличного театра. Снег был свежий, такой же, как окрасившая его кровь. Неожиданно почти в конце нашей ужасной очереди из машины «Скорой помощи» какой-то мужчина замахал руками: