– Так, Елена Батьковна, коньяк весь ваш, а то второй гайморит не за горами. Я уже всех оформила.

– Что из операционной слышно?

– Станок работает на полную. Сухарев еще даже в туалет не выходил.

– Господи, а времени-то сколько?

– Половина шестого.

Алкоголь растворился приятным теплом по всему организму, картинка вокруг смягчилась и потеряла остроту. Я прилегла на старый потертый диванчик, чувствуя, что ноги отмерзли и превратились в две неподъемные палки. Поездка в гости завтра точно отменяется, вряд ли Славка выйдет раньше обеда из операционной. Люся дремала в кресле напротив, прямо с чашкой кофе в руке. В коридоре был слышен звук мытья полов и тяжелые вздохи Алины Петровны. Ну, значит, все. На дне бутылки еще плескалась светло-коричневая противная жидкость, пить ее не хотелось, но нос уже и правда заложило, потому я не на шутку перепугалась, вспомнив свой недавний лор-марафон. Зажмурившись, я выхлебала остатки коньяка и впала в полный анабиоз. Не забыть бы утром проведать Вербицкую…

Около половины восьмого Люсинда растолкала меня, агрессивно жестикулируя перед моим лицом.

– На выход! Там какие-то люди в погонах.

Я приползла на пост практически еще не проснувшись, все пыталась сообразить, что вчера произошло, кто эти люди в военной форме, почему их тут целых пять штук в воскресенье и все пятеро со злобным выражением лиц. Посыпались вопросы: почему не оповестили командование училища? Почему не отвезли в Военно-медицинскую за правильной, так сказать, квалифицированной медицинской помощью? Почему столько погибших? Почему до сих пор оперируют?

Люся опять было потянулась к телефону с целью вызвать подкрепление, но тут я поняла: вероятно, оно не потребуется. Болела голова, горло, ноги, заложен, скотина, нос, а главное, суть всего происходившего вокруг дерьма – опять какая-то сволочь неплотно закрыла дверь.

– Позвольте представиться, господа, я дежурный терапевт, ответственный по смене. Для начала закройте дверь. Вот отлично, спасибо. Так вот, теперь в отношении ваших претензий. Оповещать вас… это пусть ваши подчиненные оповещают, причем о чем угодно. Мы же вам ничего не должны. Это первое. Второе: почти половина курсантов до академии в центр города не доехала бы. Так что это к вопросу, сколько имеется на сегодня погибших. По поводу квалифицированной помощи, это уж вы, не сочтите за труд, скажите в лицо всем врачам и заведующим, всем, кто пришел из дома не в свое дежурство, больным и здоровым, старым и молодым. Так что вперед, на танки. Начните, я вам советую, с заведующего травмой, он как раз заслуженного врача России получил на той неделе, ему будет очень полезно и познавательно узнать, так сказать, про его сомнительную квалификацию. А теперь позвольте откланяться, господа. Мое дежурство кончается через десять минут.

Говорила я, видно, очень громко, даже практически кричала, так как Алина Петровна, обладающая способностью спать под любое сопровождение, в изумлении выглянула из своей каморки. Мужики несколько растерялись, и пока они собирались с мыслями, я скрылась у себя в комнатке, громко хлопнув дверью.

Как же мне нехорошо, черт… Есть ли место в организме, которое не болит, хотя бы одно? Надо бы пойти к Вербицкой. Нет, не пойду. Все равно вряд она ли что помнит.

С минуты на минуту должен был прийти Семен Петрович, и я переоделась в джинсы и свитер, сверху накинув медицинский халат. Петрович материализовался как раз минут пятнадцать девятого и, вытаращив глаза, выслушал мое небольшое, но емкое, снабженное крепкими матерными выражениями, описание прошедшего дежурства. Краткость – сестра таланта. Комментарий не заставил себя ждать:

– Ну, значит, помяли… Ну, значит, сегодня поспим…

– Эгоист вы, Семен Петрович. Никакого сочувствия.

– Ничего, еще молодые, здоровые… А что, умерших-то много?

– Наутро было восемь. Пойду схожу в реанимацию, узнаю. Мужики в форме в коридоре были?

– Не было вроде никого.

– Отлично.

Я выскользнула в пустой коридор и поднялась на третий этаж по лестнице. В реанимации никто и не думал о сне, и мне стало стыдно за свое жуткое разбитое состояние. Один из четырех парней, кого первыми закатили в оперблок, уже умер. Нетрудно было догадаться, что фамилия погибшего мальчика – Завьялов. Остальные трое находились в тяжелой коме. Пашка сидел в отсеке для послеоперационных с черными кругами под глазами и потухшим взглядом. Вид его сразу дал ответ на мои еще не заданные вопросы.

– Остальные трое из первой партии имеют на остатке такое количество серого вещества, что прогноз такой: не лучше ли к отцу нашему, чем в инвалидное кресло… какать, писать и есть из ложечки. Еще шесть человек уже после трепанации, остались трое на очереди. Про животы я уже не говорю: четверо с разрывом печени и прочей хрени, две почки пришлось убрать… да, еще нога у шофера уже шестой час по кусочкам собирается. Еще двоих Сухарев с переломом позвоночника помогал. Остальное не в счет уже. Ленка, надо бросать курить… Спортом, что ли, заняться? Тяжко стало. Еле сижу, блин. Как дед старый.

– Да, знаешь, я вот не курю, а все равно все болит.

– Что это мы? Все уже, в тираж вышли, что ли?

– Наверное, Паша. Хиляки. Вон, смотри на заведующего травмой. Ни в одном глазу. Вот это поколение… Не то что некоторые.

Запах в реанимации всегда был неприятный, а теперь, после такого дежурства, от него невыносимо тошнило. Монотонный шум аппаратов искусственного дыхания навевал тоску и мысли о полной бессмысленности всего, что пережито за ночь. Но это не так. Кто-то останется жить. Может быть, даже соберут ногу, и водителю автобуса не придется покупать протез.

Надо верить. Хотя все равно обидно. Как же невыносимо обнаружить Вербицкую в таком состоянии сегодня ночью! Вот так вот: без памяти, с выражением дурацкого детского любопытства на лице, в халате и тапочках. Не пойду. Не могу, устала.

Увидеть Славку раньше обеда я и не надеялась, звонить было бессмысленно. Написала ему эсэмэс: «Подожду с ребенком дома». Запихав в сумку перепачканную кровью форму, я вышла из приемника. Небо стало почти чистое к утру – готовилось встретить новый день и солнце. Я плюхнулась на скамейку в больничном скверике. Вокруг все замерло и покрылось серебряной паутинкой. Покой и счастье.

Чтобы каждый день стал похож на предыдущий. Чтобы спокойно, без приключений наконец. Надо теперь как-то вернуться в реальность. Надо выстроить план на сегодня. Оценим для начала содержимое кошелька, тем более что зарплату ждать целую неделю. Кое-что осталось. Классно! Что там у Славки в кошельке, интересно?.. Нет, неинтересно. Интересней, как я буду его спрашивать о деньгах после двенадцати трепанаций. Хорошо, Вовка купил вещи Катрине на весну. И уже почти месяц больше ничего не приобретал. Ничего. С голоду не умрем. Конечно, не умрем. Когда теперь платить за квартиру, надо бы узнать…

Так хорошо тут, на скамейке. Тихо, морозно, ветра нет. Ни одна веточка не шелохнется. Вот такой подарок после бури. Нужно позвонить Костику, предупредить, что не приедем, а потом двигаться за Катериной.