Оставшаяся толпа ринулась на штурм поста и забаррикадировавшейся там Люсинды, едва успевшей закрыть дверь на щеколду. Доктор Сорокина добежать до заветной двери так и не успела и осталась стоять в окружении каталок, в метре от толпы. Очевидно, со стороны я представляла собой не самое приятное зрелище: всклокоченные, кое-как перевязанные на затылке волосы, окровавленный халат и синие от холода ноги в рабочих сандалиях. Приемник теперь опять открывался и закрывался, так как народ много раз возвращался в кое-как припаркованные машины за забытыми документами, вещами, телефонами, и двери бесконечно хлопали, загребая снаружи ледяной воздух. На посту уже лежали предварительные списки пострадавших. Люся, успевшая принять запрятанные под столом остатки «Путинки», резко прервала неорганизованные выкрики и требования. Выдохнув всей грудью, она начала читать:

– Шесть погибших на месте, – срывающимся голосом она зачитала их пофамильно. – Двое погибших в машине «Скорой помощи»…

Дальше читать не дали: раздался истошный женский вой, самый страшный хор из всех песен, рожденных человеческим голосом. Еще один вдох, и Люсинда продолжила в два раза громче:

– Четверо в операционной в состоянии крайней степени тяжести.

В ответ тишина, потому что еще оставалась надежда.

– Остальные в тяжелом и среднетяжелом состоянии на разных этапах лечения. Информация на отделениях утром.

Какие-то дамы упали на пол между каталками, и Александра притащила из сестринской нашатырь. Несколько минут народ пребывал в крайней степени замешательства, но наконец в толпе нашелся провокатор:

– Пустите нас к детям на отделение!

Теперь уже заплаканные и совершенно потерянные лица были обращены ко мне. Настал мой черед глубоко дышать. Эх, жалко, что я не смогла разогреться вместе с Люсей.

– Там сейчас никого из ваших родственников нет. Все или в операционных, или в реанимации. Те, кто пойдет сразу на отделение, пока тут. После осмотра травматолога их поднимут на четвертый этаж, там травматология. Посещения только завтра после восьми.

Мужик в военной форме начал приближаться ко мне с явно не очень приятными намерениями.

– Да вы что, девушка? У меня там ребенок, я все равно пройду!

– Никто никого в оперблоки не пустит. Давайте не будем мешать хирургам работать, иначе вы сами навредите своим же детям.

– Мы все равно никуда не уйдем.

– Я предупреждаю всех: как только мы распределим оставшихся больных, вам придется покинуть приемный покой хотя бы для того, чтобы можно было помыть пол. Пожалуйста, кто в состоянии, подождите в гардеробе с другой стороны корпуса или в машинах.

Тут мужики в гражданском начали вторую часть мерлезонского балета: звонки «Петру Семеновичу» или «Василисе Петровне», ночные извинения, большие просьбы и «да-да, вот такие обстоятельства, не могли бы вы посодействовать». Я чувствовала себя маленькой и жалкой, старалась не останавливаться, помогая завозить пострадавших в травмпункт и готовя гипс.

Однако ждать пришлось недолго.

– Девушка, как вас там, я забираю своего ребенка в Военно-медицинскую, пропустите. Его фамилия Завьялов.

Надо собрать остатки сил. У людей горе.

– Подождите, я позвоню в оперблок и постараюсь что-то узнать.

После долгого ожидания Пашка так и не взял трубку, и пришлось тащиться наверх самой. Новости оказались нехорошими: искомого парня уже протрепанили (он был как раз из первой партии) – мозгов почти нет, безнадежная кома. Остальные трое из той же партии – кома, но с надеждой. А также мальчику Завьялову удалили разгромленную почку, зашили кровоточащую печень, а остальное так… переломы по мелочи. Возвращаться в приемник не хотелось страшно. Родитель поджидал меня прямо у лифта.

– Я не могу сейчас выкатить вашего ребенка из реанимации, это опасно. Ему пока будет лучше тут, поверьте. Подождите. Закончатся операции, и потом уже решайте все вопросы с заведующими отделениями, но это будет только утром, после восьми. Сейчас никто ни о чем беседовать не будет, пока не закончат со всеми поступившими.

Я думала, еще секунда, и он ударит меня в лицо кулаком.

– Да я сейчас бригаду привезу из Военно-медицинской! Вы не имеете права! Я в суд на вас подам! Что у вас тут за бардак такой?! Где заведующий приемным покоем, где главный врач?!

– Сейчас глубокая ночь, заведующие хирургиями все тут, но они в операционных. Поймите, транспортировка сейчас – это стресс…

– Я вообще не понимаю, почему мы общаемся с какими-то девицами! Где хоть кто-то ответственный?!

– Я терапевт, остальные, еще раз повторяю, сейчас работают…

Но меня никто не слушал. Мужик тут же на всю аудиторию высказал предложение о нашествии телевизионщиков прямо с самого утра на всех этих жуликов и взяточников в белых халатах. А мое место под солнцем в ближайшей перспективе оказалось четко ограничено «небом в клеточку». Мне страшно захотелось ударить эту омерзительную личность, но за его спиной начали махать руками многие другие, также решившие за несколько последних минут, что именно я, а также вся эта старая немытая больница и есть причина ужасного горя. Почему-то в голове воскресли картинки репортажа о землетрясении в Японии: преуспевающая женщина потеряла всю семью и ушла работать в передвижной госпиталь санитаркой. Да так и осталась на всю жизнь в белой материи.

Головная боль, замерзшие ноги и уже текущий нос… Как же мне холодно!..

Толпа практически зажала меня в угол, кто-то плакал, кто-то кричал и ругался, а я продолжала монотонно объяснять про операции. Никто не слушал, так как мужик успел за короткое время сплотить вокруг себя всех остальных. Народ уже и не думал, что с детьми или родственниками, – виновные были обнаружены, и теперь строились многоэтажные планы по восстановлению вселенской справедливости.

Я обернулась и увидела, что лифт все-таки сломался. Вывоз загипсованных или просто зашитых людей на отделение прекратился. Люся отчаянно жестикулировала мне с поста, но о чем – мне уже совсем не хотелось знать. Все звуки слились в одной противной тягучей ноте, почему-то всплыла мысль о всепроникающем космическом шуме. Очень давно кто-то рассказывал интересное: великий шум, голос самого важного, сути бытия…

Из-за поворота, ведущего в конце коридора к лестнице, вывалился мерной походкой заведующий травмой. Вот о чем Люся жестикулировала, наверняка вызвала его для подкрепления. Конечно, есть разница: сопливое, посиневшее от холода существо (дверь так и не закрыли до конца, продраться сквозь окопавшихся между каталками родственниками и самой закрыть приемник я просто не смогла) и двухметровый пятидесятилетний мужик с тяжелыми руками и твердым взглядом.

– Так, господа, попрошу минуточку внимания. Ваши дети, или у кого еще родственники были в легковых машинах, пока все в операционных или в реанимации. Остальные, кто может подождать, тут. Сможем пустить только к восьми, а в данный момент протекает сложный период лечения – вы можете помешать. Обещаю: ровно в восемь всех пустим. Кого-то, может быть, уже на отделение переведут. Кто останется в реанимации – на тех можно будет через стекло посмотреть.