Но нет, господа, ничего подобного – все осталось на месте. Все по-прежнему.

Буквально через месяц после увольнения все случилось заново, как раз в тот момент, когда я опять втайне от себя самой решила, что теперь уже окончательно выздоровела. Дед, переварив последние события, решил плотно со мной пообщаться. Был беспокойный вечер, обрамленный детским ОРЗ и Славкиным усталым приходом домой после шести операций подряд, так что в финале я упала на кровать около двенадцати и быстро вырубилась. Увидев на лавочке у крыльца родной силуэт, тут же напряглась и приготовилась к отчаянной обороне, предполагая возможные темы для беседы. Однако про мое увольнение он даже и не вспомнил, хотя чувствовалось: дед в курсе. Оказалось, моя жалкая капитуляция в прислугу торгашам его не сильно волновала – предмет любопытства оказался куда более болезненный и неожиданный. Дед смотрел на меня очень внимательно и хитро улыбался.

– Так что, Ленок? Сколько Славка твой голов-то отремонтировал в ту ночь?

– Он десять сделал, а вообще было тринадцать.

– И что, все живы?

– Дед, кто ушел – того тебе виднее. Что спрашиваешь? Противно. Кого смогли, того и спасли.

– Да ладно, никто в твоем бойце не сомневается. Прямо со скальпелем родился, или с чем там еще.

– С трепаном.

– О, точно! Прямо так в кулачке и сжимал.

Я промолчала. Я сидела на траве и прислушивалась: тут есть ветер. Оказывается, здесь движется воздух. И если напрячься и вспомнить, так было всегда. Просто совершенный абсурд, полное противоречие с любыми человеческими сказками на эту тему. Все не так, как мы себе представляем. Что-то напридумывали себе за пару-тройку тысяч лет, чушь какую-то. А все, оказывается, совершенно наоборот. Трава, небо, наш старый дом…

Так, мадам… Это всего лишь ваши ночные галлюцинации, и примите сей факт спокойно.

Дед теперь сидел с полузакрытыми глазами и продолжал монолог:

– М-да, вот это дежурство так дежурство, просто кровавое месиво. Еще, зараза такая, как назло, холодно, снег. Все же, Лен, согласись: медицина – лучшая религия на Земле. Без вранья. Или умер, или жив, или болен. Или не спасли, или успели, или нет. Без дурацких обоснований, почему несчастный парень вдруг попал под бензовоз, кара божия за прабабкино прелюбодеяние. Все честно. Без вот этих вот промежуточных вариантов: «Веди себя, падла, хорошо! А то вдруг что потом, после того как сгниешь окончательно». И не надо, главное, искать несуществующие поводы для своего непонятно как оформленного существования. Мучительно придумывать разнообразные версии, как оно все будет, когда твоей физической оболочки уже практически не останется. Что думаешь?

– Так и есть, дед. Успел или нет. Медицина и правда честная штука, особенно в сравнении с церквами белокаменными. Хотя из нас двоих ты точно теперь крутой врун: где сидишь – непонятно, а ведь, по идее, как раз должен был уже догнить, чем занят – непонятно, и вообще, ты тут какой-то другой, прямо интеллектуал стал, совсем по-другому разговариваешь. Раньше бы тебе такая философия в голову не влезла.

Дед по-дурацки хихикнул.

– А ты типа все видишь. Дуреха, ничего ты не замечаешь, даже того, что почти на глазах. Глупая блондинка.

– Да иди ты, дед! Больше вообще с тобой разговаривать не буду. Не приходи больше, слышишь? Мне теперь это все неинтересно. Совершенно нелюбопытно, понял? Я тебя помню таким, каким ты был раньше, а какой ты теперь, мне совершенно не нравится. И религия меня тоже больше не интересует, даже если она в белом халате, или саване, или в чем там еще. Все равно когда-то сама все узнаю.

– Ну это еще не скоро.

– Ничего, потерплю. И хватит уже, отвали от меня. Я теперь офисный планктон тире тупой потребитель. И мне на все это плевать.

На моей последней петушиной реплике дед громко и опять как-то не по-своему засмеялся.

– А обещала погадать, всю правду рассказать. И про диабет, и про инфаркт. Злобно так. Типа все видишь и все знаешь… Смешная…

– Ты просто идиот конченый, точно! Был бы как прежде, никогда бы тебе такого не сказала.

Дед продолжал громко и противно смеяться, пышная цыганская юбка на нем колыхалась и звенела тысячами маленьких золотых колокольчиков.

Да пошли вы все!

Вышеописанное дерьмо не перешло в полуреальную фазу. Я проснулась, как положено, утром, в кровати, от звука будильника на телефоне.

Черт, ходи не ходи в эту долбаную больницу, спи не спи по ночам, а с головой все равно плохо. Может быть, все же рассказать Ирке?.. Нет, не смогу. Ринется помогать, и родители со Славкой все узнают. Спасите кто-нибудь! Не хочу больше.

В процессе чистки зубов руки ходили ходуном, и унять дрожь никак не получалось. В голове стоял звон, как будто звенели тысячи маленьких колокольчиков на цыганской юбке.

Ничего, все пройдет. Все будет хорошо.

Однако продолжение банкета не заставило себя ждать. Со страху на следующий же день для углубления сна я втихаря после ужина хлебнула пару рюмок коньяка. Посреди ночи сильно захотелось пить, отчего я, очевидно, и проснулась. Я отправилась на кухню с мыслью о пакете холодного молока. В полумраке виднелся знакомый силуэт, пахло «Шанель».

Ну и ладушки, уж лучше Полина, чем кто-то другой.

В изящной позе, с чашкой чая в руках. Я вмиг позабыла о необычности нашего места встречи. Ведь так хочется верить, что она не изменилась. Несмотря на болезнь, осталась прежней, и теперь можно говорить обо всем, что только придет в голову. Я молча села на кухонную табуретку рядом с Вербицкой.

– А я к вам в гости так и не попала, Полина Алексеевна. Вы сами пришли.

– Еще приглашу, не сомневайтесь. Вообще, сильно скучаю по вам, Леночка. Так было приятно общаться. Вы очень, очень интересный человек. Необычный, я бы сказала.

– Честно сказать, я так не думаю. В нашей больнице много гораздо более одаренных людей.

– Нет-нет, вы себя просто не знаете, и это даже обидно.

Повисла пауза.

– Мне иногда кажется, Полина Алексеевна, что я использовала вас. Использовала как источник новых впечатлений и приятного общения. Совершенно нетерапевтичная ситуация. Хотя я очень надеюсь, что помогла вам хоть чем-то.

– Это был совершенно взаимный процесс общения. Могу теперь признаться, Леночка: я гораздо более закрытая книга, чем вы. К сожалению, слишком поздно поняла, как сама же от этого и пострадала. Создаешь всю жизнь ложные идеи, молчишь, играешь, все стараешься поинтеллигентнее, поправильнее. А потом все это тебя же и губит, а совсем не те люди и не те обстоятельства, которых ты опасался. Вот вы хоть и молоды, но совершенно по-другому существуете. Я смотрю на вас и узнаю себя лет в двадцать пять, еще до замужества, до рождения сына. А потом как-то незаметно все стало по-другому… Сначала я думала, что люди теперь другие, дети другие, приходится драться за жизнь, за деньги, и это все оправдывает. А теперь поняла, что нет. Ответ где-то в другом месте. А реальность вся перепуталась.