Задворки империи можно было отыскать совсем недалеко от Эрмитажа. В приемник девушки поступали обычно глубоко вечером, часто одни, без всяких родственников, мужей или любовников, в лучшем случае с заплаканной подружкой. Фельдшеры со «Скорой помощи» почему-то никогда не сидели с ними в кузове – как бы ни было хреново очередной барышне, предпочитали оставаться в кабине водителя до самой высадки. Когда скрюченное в три погибели существо кое-как выползало из машины, с трудом спуская ноги с высокой ступеньки, Люся, глядя в окно с постовой, всегда совершенно безошибочно ставила диагноз:

– Опять криминалка на гинекологию.

Все остальное, простое и незамысловатое, включая гонорею, сифилис или простой трихомоноз, доставалось местному венерическому диспансеру, располагавшемуся ближе к метро. И между прочим – автопарк на стоянке самого веселого лечебного заведения выгодно отличался от нашего.

Валентина в эту субботу прийти не смогла, причины оставались все те же: теща господина Вербицкого все еще не прилетела, посему продолжалось бескорыстное служение в качестве няньки. Мы поддерживали связь по телефону. Из последних новостей стало известно, что Саша предложил забрать старшую девочку к себе, на что, естественно, получил резкий отказ. Валентина несколько раз столкнулась с Вербицким в съемном убежище и обнаружила его каким-то странным, как минимум на несколько децибелов более тихим и прилично помятым.

– Напоминает несвежий целлофановый мешок, знаешь ли, – сказала Валентина.

Тут же следом поступило разъяснение: народ в офисе, пристально следящий за семейной драмой хозяина, теперь четко раз в полчаса слышал телефонные переговоры шефа с новой супругой, состоявшие из приема указаний в отношении магазинов, нужных в хозяйстве вещей, сообщения, во сколько ему явиться с работы, и прочих армейских радостей. Шеф не только, на удивление всего коллектива, покорно слушал, но и, судя по всему, четко выполнял указания. Мадам видели на работе всего один раз, примерно через месяц после рождения ребенка – с высоко поднятой головой и в новой норковой шубе. Следов беременности как не бывало: три недели – и ни живота, ни попы, ни одутловатого уставшего лица. Место секретаря оказалось занято сорокапятилетней дамой мужской наружности.

У законной жены Александр появлялся воровато, почти не глядя на детей, оставлял деньги и после контрольного отзвона новой супруге скрывался в брюхе грязного лифта. В последний приход завел краткий разговор о переезде в пустующее и гораздо более приличное жилье «госпожи победительницы» и, получив ожидаемый отказ, оповестил о своем решении продать злосчастную квартиру в Озерках и купить им что-то доступно-двухкомнатное. Ира в ответ промолчала.

Сама Валентина в последние недели находилась на пике энергии, чувствуя себя в самом эпицентре жуткого семейного торнадо. Телефонные отчеты, так необходимые мне для правильного поведения в седьмой палате, сопровождались массой эмоциональных выпадов, ярчайше обрисованных персоналий (что стоит «госпожа победительница»), громких вздохов и звуков глубоких затяжек с басовитым покашливанием. Вот она, драма жизни. Точнее, вот она, жизнь. Все это хорошо совпадало с тем, что я наблюдала на отделении: отпрыск регулярно возникал в коридоре напротив кабинета заведующей, активно стимулируя процесс лечения материально; меня, очевидно, не совсем осознанно, избегал. В седьмую палату заскакивал буквально на пять минут, а потом, стараясь не шуметь, закрывал поскорее за собой дверь и, не дожидаясь лифта, неуклюже бежал вниз по лестнице.

Пронеслась еще неделя, к концу которой я пришла практически с пустым кошельком. Хотя немного выручили очередные несколько тысяч от Вербицкого. К утру четверга, после получасовой телефонной психотерапии с Асрян, я наконец открыла рот. Момент оказался подходящий – мы оба, торопясь, вылезали без пяти восемь из машины.

– Господин Сухарев, дайте денег: у меня финансовый кризис.

Славка страшно смутился и тут же полез в задний карман.

– Так ты чего молчишь? У меня же есть немного. Дали вчера, прямо неплохо, давно так не было. Протянем?

Он вытащил пару пятитысячных бумажек. Взгляд его впервые стал потерянный и печальный.

– Спасибо. Конечно, протянем.

Тут же стало легче дышать, как будто развязался тяжкий узел на шее. Я решила побыстрее сменить тему.

– Вчера звонил Костик, снова звал в воскресенье на дачу. Можно сразу после дежурства мотануться. Только Катьку забрать перед этим.

– Зачем забирать? На дачу же едем.

– Она скучает, Слава, два дня у бабушки, а потом в школу – это жесть даже для нее.

– А, ну тогда без проблем, заберем. Я ж типа… без опыта работы, так что не обижайся.

Смешно. Все умеет сделать смешным.

Полина вопреки всем канонам неврологии уже, к моей радости, ползала по палате. И не просто ползала, а почти нормально ходила. Еще в среду, наблюдая за ней, я кожей ощутила какой-то резкий подъем сил, явно связанный с неизвестным внешним воздействием, поначалу сильно испугалась и тут же забаррикадировалась в пустой процедурке для получения полной политинформации от Валентины. Оказалось, не все так плохо: всего лишь сама Валентина благонамеренно слила информацию о намерении Саши купить квартиру для бывшей семьи. Отпрыск напрямую такую положительную новость почему-то не сообщил. Вероятно, еще не выстроил генеральную линию поведения в новой ситуации. Полина оживилась не на шутку, уже, вероятно, переместившись душой и телом в новое жилье для своих девочек. Никакой учебник по неврологии или все труды мира по сахарному диабету не смогут превзойти силу желания. И вот оно: в истории болезни госпожи Вербицкой все стало идеально: и уровень глюкозы, и цифры давления, биохимия, клиника, моча – все в норме. Домой, скорее, скорее! Мои ручки, мои ножки, поправляйтесь, черт подери… Все кипы бумажек с анализами можно выдрать и оставить только этот припев. И больше ничего. Одна лишь томография многострадальной головы выбивалась из графика непонятным образом, так же, как и в прошлый раз. Противное серое пятно никак не хотело уменьшаться, совершенно не вписывалось в быстрое восстановление движений и речи.

Еще одна вещь беспокоила меня. Скорее, простое любопытство, которое по причине питерской интеллигентности я никогда не удовлетворю: как же она жила в последнее время, потеряв самое дорогое в жизни – сына? Значит, потеряла и смысл? Похоже, что нет. А что же она тогда потеряла? А может быть, что-то нашла? Хотя бы раз поговорить с ней об этом. Но этого не будет. Это все в себе, глубоко внутри, бесконечный темный океан.

В пятницу часам к одиннадцати была готова очередная контрольная томография, никак не добавлявшая оптимизма поборникам материальной медицины. Но поскольку голова доктора Сорокиной тоже не очень отвечала стандартам нормы, то отнеслась я к очагу на снимках даже спокойнее, чем в прошлый раз. С общепризнанной точки зрения это казалось совершенно неправильным, но клиника шла положительно вопреки результатам обследования. Все равно она вернется еще раз и еще раз, потому что так течет ее жизнь, и никому ничего не изменить, ни богу, ни черту. Еще неделя, и кончится вполне адекватный срок лечения. Скорее всего, будет почти нормально ходить, а рука уже и так вполне восстановилась. С такими мыслями я открыла дверь седьмой палаты и застала Полину за ежедневной гимнастикой.