Банально и грустно. Можно представить себе, что будет твориться в голове у Вербицкой, когда она придет в сознание окончательно. Куда она теперь будет рваться, особенно если окажется инвалидом навсегда? Хорошо хоть не лежала в одиночестве, как та несчастная новогодняя бабушка. Полина всем нужна, прямо нарасхват, черт бы их подрал. Валентина всхлипывала в трубку, посленовогодние события и для нее оказались неожиданностью, последний раз она общалась с Полиной за несколько дней до праздников.

Моисеевна теперь не могла наблюдать мое тело в обозримом радиусе, так как пропиской доктора Сорокиной на последующие несколько недель стала палата номер семь. В ординаторской уже устанавливали новые двери, на очереди был кабинет заведующей, процедурка и сестринская. Немало, конечно, но отдуваться за все это должна была понятно кто.

К двенадцати явилась заведующая неврологии, и при активном участии Моисеевны мы начали нескончаемый консилиум у постели Вербицкой. Полина находилась почти в сознании, но загружена медикаментозно, оттого периодически опускалась в тяжкое забытье и до конца так и не могла прийти в себя, находилась где-то между сном и реальностью.

Прямо как некоторые, причем безо всяких лекарств.

Мы постучали неврологическими молоточками, поморщили лоб, покивали: прогноз положительный. Пусть просыпается. Вердикт означал хорошие шансы на восстановление движений. Но, конечно, на сто процентов никто не знал, будет это так или нет. В конце визита начали ваять новый лист назначений, но меня к этому не подпустили – пусть родственники узрят высшую заботу. Как говорится, новые двери – это хорошо; не будут скрипеть, хлопать и ломаться. Надо бы, конечно, и по поводу дверей неврологического отделения с сыном поговорить, но это уж как получится.

Полина лежала неподвижно и лишь иногда дергала здоровой частью лица и рукой, будто желая ослабевшим телом подтянуться, сгруппироваться и прекратить невидимое глазом падение. Не получалось. Главы двух прайдов сидели за маленьким пустым столиком, и Моисеевна черкала быстрым мелким почерком в истории болезни совместные решения. Белый разлинованный лист заполнялся некрасивыми загогулистыми полосочками, совершенно нечитабельными и почти без разрывов. Ничего, сестры разберут, что назначили. Слава богу, доктор Сорокина ни за что не отвечает теперь.

Я смотрела через плечо и видела на листке парад всего самого дорогого и нового. Чтобы не оставалось, как говорится, ни грамма сомнений в наимудрейших наиновейших методах лечения. Половину бы убрать из этой истеричной писанины. Или вообще все убрать. Отмотать время назад, как кинопленку старого немого кино, туда, в самое начало, в учительскую коммуналку на Васильевском, выкинуть из портфеля Саши все его учебники английского и французского, отправить его в секцию по баскетболу или рукопашному бою. Маме урезать материнский инстинкт наполовину, а также амбиций поубавить, а потом познакомить с каким-нибудь офицериком, пусть женатым и приходящим, но любимым. Так бы все и переписать. А теперь вот загогулины скачут по листу противной дешевой бумаги. Хоть бы только восстановились рука с ногой. Будет тогда возможность пожить вместе с невесткой. Иначе сын наверняка заберет Полину домой. А там и похороны не за горами…

Заведующая с неврологии подвела итог:

– Ну что? Капаем и ждем, ждем и капаем. Массаж, физио… Если к концу недели хоть немного восстановится – значит, все путем.

Еще около двадцати минут я выслушивала ценные указания. Делать тут уже было нечего, и все разошлись по ординаторским. На выходе из палаты я обернулась. На миг показалось, что все вокруг ошиблись: и томограф этот дурацкий, и заведующие, а на самом деле Полина просто пока спит. Вот проснется, так и поболтаем. Почему такая большая часть жизни заполнилась именно Полиной? Данный факт не имел осязаемых причин.

Вернувшись вечером домой, я впервые за эти месяцы почувствовала собственное неполное присутствие: все происходило на автомате, мысленно я пребывала в седьмой палате. Славка ощущал любое новое течение в реке моих мыслей и чувств. Пришлось поделиться. В ответ я получила колкие и вполне заслуженные упреки:

– А че, твои толстопопые армянки не задевают твое врачебное эго?

– Блин, ну что ты все свел к банальщине? Дело совсем не в этом. Что, мало у меня в платной палате истеричек лежало? Дело не в деньгах. Просто она не должна была болеть, ведь настолько жизнь любит. Ан нет – все катится и катится вниз.

– Философ в стрингах.

– Еще с попой и сиськами, причем все очень даже ничего себе. Так что не зазнавайтесь, господин Сухарев.

Славка резко завалился на кровать и придавил меня всем телом так, что нечем стало дышать.

– Сейчас накажу тебя, чтоб меньше философствовала.

Очнувшись через полчаса, я впервые в жизни забеспокоилась о Катькином сне, а точнее, о звуках, которые ей совсем не нужно слышать. Потому как после развода в ее жизни появились мужчина и женщина, не всегда контролирующие свое ночное звучание. В той жизни, с Вовкой, такого не было.

Утром проспали, и это тоже для Катьки оказалось в новинку: раньше мама никогда не пропускала звуки будильника. Детский гнев выливался на нас всю дорогу до школы: Катрина страдала комплексом отличницы и не могла допустить прихода на урок после звонка. Пару раз я поймала ее недовольный взгляд в сторону Славки, как будто именно в нем Катерина находила причину таких неприятных перемен. Ребенка не обманешь, не мечтайте.

На отделение пробралась через технический лифт, дабы не будить лихо. Тем временем в седьмой палате продолжался жестокий театр. Невестка нашла, с кем оставить детей, – уточнять детали я не стала. Весь вечер понедельника, а потом и вторник она просидела около Полины вся в слезах. В среду Вербицкая уже вполне могла говорить. Речь восстановилась быстро: утром я вошла в палату и услышала наконец чуть осиплый, такой приятный моей душе голос.

– Странно… то есть, странно… думаю… сказать не могу… уже сутки. Сегодня понедельник?

– Нет, среда, Полина Алексеевна.

– Ужасно… хотела сказать… ужасно… Два дня не помню. Инсульт. Я знаю, сразу поняла. Еще когда началось. В субботу. Получается, суббота, да… Елена Андреевна… думать… насчет руки и ноги, как будет?

Молодец. Даже в душе не причитает.

– Только правду… я хотела… не обманывайте…

– Заговорили – это уже славно. Скоро будем перетирать мироздание, как в старые добрые времена. Очаг большой на этот раз, но рефлексы восстанавливаются. Похоже, что все неплохо вопреки данным обследования. Хотя в вашем случае как всегда.

– Ну вот… хорошо. Дети и Ирочка… Ирочка приходила… я помню… А сын?

– Сын приезжал утром в понедельник и вторник, вы спали. Кстати, он вас сюда и привез.

– Да-да… теперь глупее совсем… Хотела сказать, глупее некуда… просить выписать пораньше. Как назло… Детей совершенно не с кем… хотела сказать, не с кем оставлять.

– Сегодня к вам хотела прорваться Валентина после обеда. Как вы, не устали? Может, отложить?