армия обрекалась на эксцентрическое отступление, опасное, и даже гибельное, если бы встретила на своем пути пруссаков.

Наполеон догадался, что именно таков план противника. И тогда, сосредоточив свою армию слева и у высот, он оставил справа, у Сокольница, Тельница и прудов, едва охраняемое пространство. Так он словно приглашал русских исполнить их план. Но не здесь подготовил он им смертоносный удар. Местность за ручьем образовывала напротив левого фланга французов волнистую равнину, пересекаемую дорогой в Оломоуц; напротив центра она постепенно повышалась и напротив правого фланга переходила в плато, называемое Праценским по имени деревни, находящейся в ложбине на середине подъема. Справа оно оканчивалось обрывистым спуском к прудам, а с обратной стороны полого снижалось к Аустерлицу, замок которого виднелся в некотором отдалении.

Там собрались значительные силы. Ночью блестело множество огней; днем замечалось движение людей и лошадей. Теперь Наполеон не сомневался в планах австро-русских войск. Очевидно, они хотели спуститься с занимаемой ими позиции и, перейдя Гольдбах между прудами и левым флангом французов, отрезать их от Венской дороги. Наполеон решил также произвести наступление, перейти ручей в деревнях Гиршковиц и Пунтовиц, взойти на Праценские высоты, когда русские покинут его, и самому завладеть им. Если это удастся, неприятельская армия окажется разрезанной надвое, притом что часть ее будет оттеснена влево на равнину, а часть – вправо, к прудам. И тогда сражение неминуемо окончится разгромом австро-русских сил. Но для этого они не должны совершить ошибки наполовину. Осторожное, даже робкое поведение Наполеона, возбуждая их безумную самоуверенность, имело целью заставить их совершить ошибку полностью.

Наполеон произвел диспозиции в согласии с этими замыслами. Ожидая атаки в ближайшие два дня, он приказал Бернадотту уйти из Иглау на границе с Богемией, оставив там баварскую дивизию, и двигаться форсированными маршами на Брюнн. Маршалу Даву он приказал передвинуть дивизию Фриана и, по возможности, дивизию Гюдена к аббатству Гросс-Райгерн, расположенному на дороге из Вены в Брюнн, на одной линии с прудами.

Получив приказ, Бернадотт выдвинулся и прибыл днем 1 декабря. Генерал Фриан, получивший приказ раньше Гюдена, ибо тот находился дальше в направлении Пресбурга, тотчас выступил и за двое суток прошел тридцать шесть лье, отделявшие Вену от Гросс-Райгерна. Говорят, что солдаты падали на дороге от усталости, но заслышав шум и принимая его за пушечные выстрелы, тотчас поднимались, спеша на поддержку сражающимся товарищам. Вечером 1 декабря они стали биваком в Гросс-Райгерне, в полутора лье от поля сражения.

Первого декабря войска Наполеона, усиленные корпусом Бернадотта и дивизией Фриана, насчитывали 65–70 тысяч боеспособных солдат, против 90 тысяч также боеспособных русских и австрийцев.

Слева он поставил корпус Ланна, в котором дивизия Каффарелли сменила дивизию Газана. Дивизиям Сюше и Каффарелли предстояло занять дорогу на Оломоуц и сражаться на холмистой равнине, простирающейся по сторонам дороги. Кроме того, Наполеон придал Ланну конницу Мюрата, с кирасирами д’Опуля и Нансути, драгунами Вальтера и Бомона, егерями Мило и Келлермана. Ровный характер местности позволял предусмотреть в этом пункте обширное участие кавалерии. На Сантоне, возвышающемся над этой частью местности, он поставил 17-й легкий полк генерала Клапареда с 18-ю артиллерийскими орудиями и заставил его поклясться, что он будет защищать свою позицию до самой смерти. Сантон был опорным пунктом левого фланга.

В центре, за Гольдбахом, Наполеон поставил дивизии Вандама и Сент-Илера из корпуса Сульта. В нужное время им предстояло перейти ручей в Гиршковице и Пунтовице и захватить Праценские высоты. Далее, за болотом Кобельница и Сокольницким замком, он поместил третью дивизию Сульта, дивизию Леграна, усилив ее отрядом легкой кавалерии Маргарона и двумя егерскими батальонами, известными как корсиканские егеря. В Тельнице, куда Наполеон желал привлечь русских, дивизия выставила лишь 3-й линейный и корсиканских егерей. В полутора лье за ними, в Гросс-Райгерне, стояла дивизия Фриана.

Имея десять пехотных дивизий, Наполеон выставил для сражения только шесть. Позади маршалов Ланна и Сульта он поставил в резерве гренадеров Удино из корпуса Ланна, корпус Бернадотта и императорскую гвардию. Так он оставлял себе 25 тысяч человек, чтобы передвинуть их туда, где возникнет нужда, и главным образом на Праценские высоты, дабы завладеть ими любой ценой, если русские недостаточно их оголят. Сам Наполеон заночевал с резервом.

Покончив с диспозициями, он не побоялся объявить о них армии, обратившись к ней с прокламацией, исполненной величия. Вот эта прокламация, зачитанная войскам в вечер накануне сражения:

«Солдаты!

Перед вами – русская армия, жаждущая отомстить за австрийскую армию Ульма. Это ее батальоны, разгромив в Холлабрунне, вы неотступно преследовали до самого этого места.

Занимаемые нами позиции великолепны; в то время как русские попытаются обойти нас справа, они подставят нам свой фланг.

Солдаты, я сам поведу ваши батальоны. Я буду держаться вдали от огня, если вы, с вашей обычной доблестью, рассеете ряды неприятеля. Но если вдруг победа окажется под угрозой, вы увидите, как ваш император первым подставляет себя под удар; ибо победа не может быть поставлена под сомнение в тот день, когда на карту поставлена честь французской пехоты, которая столь много значит для чести всей нации.

Пусть не оголяют поля боя под предлогом выноса раненых, и пусть каждый помнит, что мы должны победить этих наемников Англии, воодушевленных столь великой ненавистью к нашей нации.

Этой победой мы окончим кампанию и сможем вернуться на зимние квартиры, где к нам присоединятся новые армии, формируемые во Франции, и тогда мир, которого я добьюсь, будет достоин моего народа, вас и меня.

Наполеон».

В тот же день он принял Гаугвица, доехавшего, наконец, до французской штаб-квартиры, ощутил в его ласковых речах всю лживость прусского двора и как никогда почувствовал необходимость блистательной победы. Император милостиво принял прусского посланца, сказал, что завтра ему предстоит сражение и, если его не сразит пушечное ядро, он повидается с ним после: тогда и настанет время поговорить с Берлинским кабинетом. Наполеон побудил Гаугвица тотчас отправляться в Вену к Талейрану, позаботившись о том, чтобы его провезли через поле сражения Холлабрунна, представлявшее собой чудовищное зрелище. «Пусть увидит своими глазами, – писал он Талейрану, – как мы воюем».

Проведя вечер на биваке со своими маршалами, он захотел посетить солдат и самому судить об их моральном настрое. Это был вечер 1 декабря, канун годовщины его коронации. Совпадение дат было знаменательным, но не Наполеон добился его, ибо он принимал, а не давал сражение. Ночь было темной и холодной.

Первые же заметившие его солдаты, желая осветить ему путь, подобрали солому бивака, сделали из нее горящие факелы и водрузили их на концы своих ружей. За несколько минут их пример подхватила вся армия, и вся линия французских позиций заблистала необычайной иллюминацией. Солдаты следовали за Наполеоном