Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Погоди-ка. То есть, та перовидка, которую я у тебя выдернула… — вступает вдруг Эффелина.
— Чувствовала страх и боль. Собственную боль.
— Ой…
— Но она не перестала быть частью меня. Трудно объяснить это существу с единственным сознанием. У меня оно в такие моменты разделяется. Перовидка осознаёт сама себя и знает, что покинуло моё тело. Остальное моё тело тоже осознает само себя и знает, что потеряло перовидку. Но у нас нет телепатической связи. Мы просто оба знаем, что при первой возможности должны соединиться обратно.
— Что-то сложновато ты заворачиваешь! Ближе к делу.
— Как знаешь, не будем на этом останавливаться. Так вот, эти существа, мюмзикоиды, которые уже перестали быть животными, присоединили к себе ещё один важный организм. Это был оранжевый слизевик-поглощун. У него было две разновидности: одна обладала устойчивой формой и была плотнее, а другая была, по сути, живой жидкостью. Слизевик-поглощун стал нашим пищеварительным гелем. Те мюмзикоиды, которые поглотили жидкую форму, впоследствии стали проглотонами. Проглотоны не умеют постоянно поддерживать форму тела поглощённых существ, неразумны и не способны сохранять нейронные связи в мозгах тех, кого поглотили. А вот те мюмзикоиды, которые поглотили плотную форму, дали начало нам, эволам. Мы заметно отличаемся от проглотонов, хотя тоже умеем по-особому поглощать живых существ. Но это древнее, базовое свойство нашего рода, а не новое приобретение. Проглотоны умеют делать это быстрее, мы — медленнее. Только в том случае, если эвол прирастит к себе проглотона, он сможет быстро поглощать другие организмы. Наоборот не получится — проглотон ничего не приобретёт от организма эвола, кроме внешнего вида. То есть, если бы перед тобой был проглотон, он бы, ничего не говоря, сожрал бы тебя и принял бы ненадолго твою форму. Более того, не было бы ничего живого на Самобыте — я бы поглотил там всё. Даже жены у меня бы не было! Она немного меньше меня по размеру, и у неё не было бы шансов выжить вне брачного сезона. Проглотоны никогда не упустят случая сожрать сородича поменьше. Надеюсь, я понятно объяснил?
Что интересно, подходящего для этого момента смеха телепатов не раздаётся. Похоже, до Эффелины что-то дошло, несмотря на довольно сложный биологический язык Ксандера.
— Что ж, довольно… убедительно, — наконец подаёт голос она после долгих раздумий. — Но всё равно, поглощать живых существ — это жестоко!
— Разумных — да, их и нельзя поглощать, а неразумных… просто надо делать это быстро, — отвечает Ксандер. — Тогда они ничего не успеют почувствовать. А ещё можно поглощать мёртвых…
— Да как же! Готова спорить, если ты сейчас передо мной выставишь свои поглощённые тела, у них у всех на лицах будет ужас!
— Хорошо, я разберусь на части. Зрелище не для слабонервных, предупреждаю.
— Да уж отвернусь я, не беспокойся. Омерзительная ты тварь.
Когда Эффелина отворачивается, Ксандер раскрывается в самом прямом этого слова. Он извлекает из себя уже известного Эффелине человека, чёрного слизевика, похожего на археоптерикса вранокруда, уиллозавра — трёхногого и трёхглазого ящера с рукой на хвосте, двуротого хоботорука — древесного зверя с четырёхзрачковыми глазами, милую птичку ополовника, жутковатого чёрного паука-марбианина, шорька — помесь хорька, барсука и штопора, колючее ластоногое — морского дикобраза, циникодонта, напоминающего одновременно волка и двуногого динозавра, скромного листовника — ростосинта, похожего на ротошлёпа, поросшего огромными листьями, вырпытня — существо со стебельчатыми глазами, шестью насекомьими ногами и двумя длиннопалыми руками — и, конечно же, проглотона, бесформенное существо, напоминающее многих и никого. Ещё эвол достаёт из потаённых уголков своего тела странную органическую массу, которая оказывается колонией стинопленеупалов — существ, похожих на морских ежей с Земли.
— Можешь обернуться, — говорит эвол.
Эффелине открывается не настолько жуткое зрелище, на которое она рассчитывала. Лица и морды всех поглощённых существ выглядят мирно спящими, а не застывшими в муках. Что до стинопленеупалов, так они вообще лишены какого бы то ни было выражения изначально и не приобрели его в теле Ксандера. Однако элегантина всё равно вздрагивает: ей неуютно от мысли, что внутри не такого уж большого эвола может поместиться целый зоопарк. Хотя никакого фокуса тут нет: те организмы, которые эвол решает сохранить в себе, преобразуют специальные ферменты. С их помощью тела сжимаются до очень маленьких размеров, а при необходимости эвол разворачивает их обратно.
— Ой, что это за кунсткамера такая? — изумляется Витс, который идёт по коридору в свою каюту.
— Моё внутреннее содержание, — со слегка ироничной улыбкой отвечает Ксандер.
— Что ж, у меня страшнее.
Посмеявшись вместе с Ксандером и Витсом, Эффелина снова находит повод прицепиться к самособирающейся сущности:
— А всё-таки человек — существо разумное! И ты его поглотил. А это аморально!
— Честно тебе скажу — я не хотел. Мне пришлось. Думаю, если я расскажу тебе всю историю, ты поймёшь, что я поступил не так уж и аморально, — отвечает Ксандер.
Глава 16. Лирическое отступление: как на Самобыте зашло светило лженауки
Я хочу высказать мысль, что объективная истина иногда нуждается в такой же защите, как та, которую законы о распространении клеветы обеспечивают каждому человеку.
Ричард Докинз
«Капеллан дьявола»
Исследователи делают вывод, что «сопротивление науке» зарождается из противоречий между интуитивными представлениями маленьких детей и тем, чему их учат; «сопротивление» переходит из детства во взрослую жизнь, когда соответствующие научные идеи не имеют всеобщей поддержки в обществе.
Александр Марков
«Рождение сложности»
История учит (и это один из самых печальных её уроков): если нам достаточно долго морочат голову, мы уже не замечаем этого и отказываемся видеть доказательства того, что наша вера ложна. Нас больше не интересует истина. Мы полностью поддались обману, и слишком больно признаваться, даже самим себе, что
