Грушин медленно поднял веки, опять дрогнулгубами:

– Ничего, ничего.

Женя натянула свитер, а курточкой прикрылаГрушина: сейчас его будет морозить от потери крови. Хорошо бы ему горячегокрепкого чая, но это вряд ли…

Она подтыкала куртку вокруг Грушина как моглатщательнее, пытаясь не то что выиграть время, но сосредоточиться с помощью этихмедленных движений. Было страшно посмотреть в сторону, и не только потому, чтотам маячило жуткое пятно этого лица.

Инвалидная коляска, а в ней… неужели Аделаида?Господи, что же с ней сделалось? Неужто сбылось то, чего она боялась большевсего на свете? Трудно поверить, это ведь какая-то старушонка. Ничего неосталось от той эффектной красавицы, которая когда-то поразила воображение…

– Все? – спросил убийца. –Закончила? Встань и отойди от него.

В кино или в романе гордая героиня (герой)непременно взвилась бы: «Мы с вами на брудершафт не пили!» («Мы с вами гусей непасли!», «Как смеешь мне тыкать, свинья!» – нужное подчеркнуть). Женяповиновалась молча, единственное, на что осмелилась, – это взглянуть наАделаиду. Та все еще сидела сгорбившись, закрыв лицо руками. Да что же он с нейсделал?!

Взгляд скользнул выше, глаза встретились сглазами убийцы.

– Узнала меня? – спросил он.

Левый угол рта оставался неподвижным, а правыйи вообще вся правая сторона лица жили нормальной жизнью. Половина яркого,красивого лица. Все, что ему оставили.

– Вижу, узнала. Часто встречаемся, а? Бродимпо свету друг за дружкой.

Похоже, он решил сменить меч на орало? Всмысле перестрелку на переговоры. Женю вдруг заколотило изнутри – но не отстраха, уж вроде невозможно испугаться сильнее, а от сдавленного, совершеннонесвоевременного смеха. Орать – по-старославянски «пахать», омоним [9]его, «орать», означает «кричать», «громко говорить». Oro, orare – по-латыни«говорить»… Ртом, стало быть, шевелить. Так и лезут неприличные политическиеассоциации.

Трясет все сильнее. Похоже, начинаетсяистерика. Не попросить ли убийцу дать ей пощечину, чтобы успокоить? Правда,есть риск, что роль надежного успокоительного может сыграть пуля. Тут онаперехватила затравленный взгляд Аделаиды, которая одним глазком выглядывалаиз-под пледа, – и внезапный всплеск стыда сыграл роль этой отрезвляющейпощечины.

– Вы здесь давно? – спросила негромко –боялась, сорвется голос. И не нашла в себе сил тоже перейти на «ты».

Ничего себе – светский разговор начался. Ктоже из них провозгласит: «Отличная погода сегодня, не правда ли?»

– Не так чтобы, – сказал убийца, –час, может быть, чуть больше.

Час… Ну конечно! О том, что Аделаидаскрывается на Солохиной горе, он узнал практически одновременно с Женей, но нестал терять времени – в отличие от нее и всех остальных. А они потратили неменьше получаса на болтовню с Иваном Ивановичем Охотниковым – тем, другим, неэтим! – на разговоры в машине. Но если бы не точили лясы с вахтером, то неузнали бы, кто убийца. А вот где и впрямь было потеряно время – и не тольковремя, вообще все было потеряно! – так это во время Жениных переодеваний.

И вдруг сердце заколотилось так, что ей сталотрудно дышать. Загорелись щеки – она прижала к ним ледяные ладони, заоднопытаясь скрыть эту безудержную, сумасшедшую улыбку, которую не смогли сдержатьгубы.

Нет! Не все потеряно! Слава богу, слава богу,что вернулся Лев, что произошло это несчастье, изломавшее всю жизнь. Все, чтони делается, делается к лучшему, и это святая правда. Потому что именно из-завозвращения Льва Олег не поехал сюда. И теперь, даже если их с Грушиным убьют,Олег останется жив! Он останется жив.

Может быть, это было противоестественно, можетбыть, даже ненормально, однако Женя ощутила вдруг такое облегчение, что еешатнуло к стене. Еще немного – сползла бы на подкосившихся ногах и простерласьрядом с Грушиным. И в ту же минуту силы вернулись – забилось в груди что-то,напоминающее шампанское, которое рвется из бутылки.

– Между прочим, – сказала, хмелея отсобственной наглости, – есть люди, которые знают, куда мы направились изачем. Мы приехали сюда не одни, и если…

– Я тоже приехал не один, – перебилубийца. – Снова эта жуткая полуулыбка! – И если… – Он откровенноиздевался.

Эмма! Эмма, входящая в холл, Эмма спистолетом, которая подходит к Грушину и, чуть морщась, стреляет ему вухо, – почему-то именно эта картина представилась Жене и заставила ееснова содрогнуться от страха.

Захотелось броситься куда-то, не видя, сломяголову – бежать, кричать, звать на помощь, рваться, – чтобы вырватьсяотсюда, чтобы еще хоть раз увидеть Олега. Но пуля быстрее. Пуля догонит!

С ним надо говорить. Женя столько раз читала,как стюардессы «заговаривали» угонщиков самолетов, а заложники – террористов. Вкаком-то учебнике по борьбе с терроризмом даже было написано об особой симпатии– ну, не так круто, конечно, скорее об особой связи, – которая можетустановиться в этой цепочке. Дескать, иногда возникает такой психологическиймомент, когда рука убийцы дрогнет… пулю перекосит в стволе и всякое такое.

Сколько же тонно-километров речей надоизвести, чтобы довести пулю до самоубийства? Но в одном правы эти учителя: сним надо говорить!

– Послушайте, – произнесла как можноубедительнее, – я ведь не вру. Есть люди, которые знают не только где мы,но и кто вы.

– Да? – повел он не изуродованной бровью– красивой, соболиной. – Ну и что?

– Вас схватят, – объяснила Женятерпеливо, как ребенку.

– Руки коротки.

– Да ладно вам, – протянула насмешливо –или это ей так казалось, а на самом деле плаксиво? – Все-таки если человекбудет мстить за смерть своего друга и своей… – она запнулась, – своейзнакомой, он вас из-под земли выроет.

– А меня там нету, – пробормоталубийца. – Был, да ушел.

– Ну и что? – передернула плечами Женя:мороз прошел по коже от этих слов. Правду ведь говорит… – Он все равно найдет,потому что…

– Знакомая – это ты, что ли? – перебил он. –А зачем за тебя мстить? Я тебя убивать не собираюсь. И его тоже. – Оннебрежно указал дулом револьвера на Грушина, который сидел повесив голову,бледный, безучастный, и только полуоткрытые глаза доказывали, что он еще нелишился сознания.

Женя откровенно опешила:

– Не… не собираетесь? Но зачем было стрелять?