– Ах да! – Обернулась: – Ты как вквартиру попал?

– У меня ключ был, ты что, забыла? –пробормотал он, не отклеиваясь от косяка, только чуть повернув голову. –Ты же сама оставила: мол, как только захочешь приехать, в любое время… –Хмыкнул и вдруг пошел к ней, недоверчиво, нерешительно бормоча: – Жень, да тычто? Женька, что… время вышло?

– Когда будешь уходить, ключ оставь втридцатой квартире, – выдавила она. – Только ничего не забудь,пожалуйста. Счастливой фиесты!

И, хлопнув дверью, ринулась вниз через двеступеньки. С кем-то столкнулась, с кем-то не поздоровалась, выскочила накрыльцо…

Грушин угрюмо курил, привалясь к дверце«Фольксвагена», подняв воротник.

Один.

Олега не было.

* * *

«…А иногда смерть представляется исцелениембольного, спасением из плена, встречей с теми, с кем ты был насильственноразлучен их преждевременным уходом, представляется возвращением домой, выходомна свободу после долгих лет заточения, внезапным озарением – постижениемскрытой истины…»

Из дневника убийцы

* * *

Женя открыла глаза и долго, тупо смотрелавперед, где блестел в свете фар мокрый асфальт. До темноты было еще далеко, новсе машины шли с включенными огнями: моросило и хмарило. Смутно виднелисьочертания фигуры Грушина: сутулые плечи, понурая голова. Казалось, он задремалза рулем, и сейчас потерявший управление «Фольксваген»…

Женя вдруг пожелала этого – настолько сильно,что даже ощутила нечто вроде удивления. «Ну вот, а еще говорят, будто слезыприносят облегчение…»

Глупости. Ей ли не знать, что ничего неприносят слезы, а только уносят последние силы, оставляя пустоту и усталость.Она села, пытаясь распрямить замлевшее тело и затекшие мысли. Поймала взеркальце взгляд Грушина:

– Проснулась?

– Да. Долго еще?

– Полчасика, а может, и меньше. Сигарету дать?

– Ты что, я же не курю.

– Ну, думал…

– Не надо. Только пить хочется.

Грушин передал ей минералку.

Женя вяло сделала несколько глотков. Наверное,Грушин где-то приостановился по пути, когда она уснула, сделал запас. Все-такитри часа туда, три обратно, да еще какое-то время придется потратить, чтобыуговорить Аделаиду поехать с ними.

Да, приманку-то они забросили, и Охотниковинформацию наверняка получил, но засада явно накрылась. Фактически вместо трехосталась одна боевая единица – Грушин, Женя, мало что без оружия, чувствуетсебя скорее мертвой, чем живой. А Олег…

– Где он? – выдохнула Женя, спрыгивая скрыльца и хватая Грушина за рукав.

– Ушел, – буркнул тот, осторожновысвобождаясь, но у Жени пальцы разжались сами собой.

Да… она знала.

– А ты что думала? – сердито буркнулГрушин. – Не всякий, знаешь, такое выдержит.

Женя не удивлялась, не возмущалась. Стояламертво.

Грушин скользнул взглядом по окнам, неприятнооскалился и сказал:

– Давай в машину, что ли, сядем. А то этоттвой прилип к стеклу как банный лист, пялится.

Женя заползла на заднее сиденье, словнораненый зверь – в берлогу. Не хотела, чтобы Грушин видел ее лицо, но онпокосился в зеркальце и вздохнул:

– Не знала, что ли, что Левка надумалприехать?

Женя не отвечала, не шевелилась, и Грушинопять вздохнул:

– Не знала, вижу… Ну, что ж теперь! Бывает.Ничего, помиритесь.

– Как? – хрипло спросила Женя. – Гдетеперь его искать?

Грушин бросил на нее цепкий взгляд.

– Я вообще-то Льва имел в виду. Ты что?Столько лет ждала – и вдруг из-за каких-то нескольких дней…

– Не надо, – прошептала Женя, и онпослушно умолк.

Тронул машину с места, медленно выбрался заворота, но сразу остановился, свернув в «карман». Зло сказал:

– Ну, ребята… ну как это вы ухитрились?! Нуладно – ты! Бабы слабый народ, вдобавок от такой суки, как твой Левушка, любаяв конце концов устанет. Но Олег-то, Олег! Он же никогда…

Осекся, потом безнадежно махнул рукой и,словно решившись на что-то, повернулся к Жене:

– Он тебе хоть что-нибудь о себе рассказывал?Ну? Да говори ты, не сиди, как кукла!

Женя слабо дернулась.

– Немного рассказывал. Вскользь.

– Я так понимаю, говорил, что был ранен?

– Да. Про реанимацию говорил. И что егокомиссовали. Но теперь он вроде бы здоров.

– Вроде бы! – скрипнул зубамиГрушин. – А почему с женой разошелся, говорил?

– Нет. – Промелькнуло в памяти, как онаревновала его к этой воображаемой жене, какое испытала облегчение, узнав, чтоее не существует.

– Ну, еще бы, скажет он! Так вот, слушай.Десять лет назад Олег был не ранен, а натурально убит в перестрелке. Умер подороге в госпиталь, но ему повезло.

– Да, я знаю, – выдавила Женя, невольносгибаясь. – Его вытащила с того света бригада реаниматоров.

– Вернее, кардиологов. Вытащили и удержали. Ноклиническая смерть длилась слишком долго. И хоть пагубного влияния на мозг этоне оказало, организм, как говорил один врач, успел привыкнуть к смерти ивозвращался в жизнь весьма неохотно. Это раз. А во-вторых, у него сердце-тосвое, но какие-то там основные сосуды все пересаженные. Сначала никто не верил,что они вообще приживутся. Олег почти год лежал под всякими капельницами,практически неподвижно. Прижились! Но… условно говоря.

«Теперь-то я, условно говоря, здоров…»

– Прижились, насколько может чужеродноеприжиться к человеческому телу. Но он же был молодой, он лежать устал – устал вдвадцать два года быть инвалидом. Он начал тренироваться, чтобы восстановитьсилы, и что-то там надорвал. И опять угодил на операционный стол. И тогда емусказали: «В любую минуту, от любого напряжения». От тяжести, которую резкоподнимешь, от волнения. От… слишком крепкого поцелуя, в конце концов! И такдалее. Он продержался где-то месяц. Потом Галина ушла. Они с Олегом ранопоженились, чуть не сразу после школы. Она все время была при нем и готова былаждать сколько угодно, но не выдержала этой безнадежности. Ее где-то можнопонять. Одно дело страдать, зная за что, надеясь, что это рано или позднокончится. А тут… Со всем пришлось проститься, со всеми мечтами. Она ужаснохотела ребенка, а теперь… вообще ничего было нельзя! И она ушла.