– Ну да! – махнул на нее вахтер. –Уехал! Думаешь, если у мужика косая сажень в плечах, так он может сам по себепрожить, как медведь-шатун? Мужикам еще пуще нужно, чтоб их жалели, особеннотаким, богом обиженным, как Ваньша. Эмма жалеет – вон истаяла вся. А ему толькотого и надо. Раз мне плохо, пускай и всем плохо будет! Уехал он, как же!Мелькал только сегодня здесь, человек с двумя лицами.

– Двуликий Янус! – почти беззвучновыдохнула Женя, но вахтер расслышал и одобрительно кивнул:

– Вот именно.

– Грушин, ты не знаешь, где можно найтителефон того художника, ну, помнишь, мы на его выставке были, он такие сюркирисует? – возбужденно спросила Женя. – Колесов, что ли, его фамилия?

Увидела глаза Грушина – махнула рукой: а,ладно, мол…

В самом деле – зачем искать Лёнечку? И такясно, что увидел он, почему с таким жадным и в то же время брезгливымлюбопытством разглядывал того человека в лифте!

О господи, так Женя была с ним рядом сегодня?!И, похоже, не в первый раз.

– Урод, – пробормотала она. – Олег,ты понимаешь? Урод!

– Вот именно. А также Ваныч.

Ваныч! Подметальщик из манежа!

– Ребята, ребята! – забубнил Грушин, укоторого вдруг сделалось лицо человека, который проснулся среди ночи иобнаружил себя стоящим в одном белье на коньке крыши. – Ребята, тут ещевот какое дело…

– Потом, – властно перебил Олег. –Пошли, в машине поговорим. Только… – Он задумчиво взглянул на вахтера, и тотвнезапно переменился в лице.

– Только под асфальт не надо, ладно? И в мешокс цементом тоже, – пробормотал дядя Ваня вроде бы с улыбкой, но глазазаметались.

– В бочку, – сказал Олег.

– Чего-о?! – В бочку, говорю, с цементом,а не в мешок. А потом в воду. Что ж, ценю юмор. Думаю, на первый раз обойдемсябез крайних мер, но вы лучше никому не рассказывайте о нашем разговоре. НиЭмме, ни… вашему тезке и однофамильцу.

– Да он ушел, ушел отсюда, уже с час как ушел,я видел! – замахал руками вахтер.

Грушин пошарил в кармане, достал пачкусигарет, сунул ему.

– Это за молчание, что ль? – хмыкнул дядяВаня, уже освоившись с ситуацией. – Нет, меньше чем блоком не отделаешься.Шучу, шучу, – замахал руками на обидчивого Грушина. – Спасибо и натом. Верблюд, хорошее дело. А то мы с Ванюшкой курнули его «Примы», так у менядо сих пор ком в горле стоит. Я уже отвык: ну кто в наше время курит«Приму»? – И он опять замахал – теперь на Женю: – Чего уставилась?! Глазавыпрыгнут да убегут, не догонишь!

«Ну кто в наше время курит «Приму»?..» Так онаи подумала, стоя в разгромленной квартире Корнюшина. Но как он мог все успеть?Оттуда – сюда? А что особенного? Успели же они с Олегом! Значит, тогда, ночью,он и в самом деле спешил в аэропорт. И все-таки, хоть и бросил машину, успел напервый самолет!

Голос вахтера заставил ее вздрогнуть:

– Все, ребята, идите, мне вот тоже пора. И небойтесь – я все понял, только и вы знайте: если роете что-то под Ваньшу, тозря: обижать убогого грех.

– Может быть, так оно и есть? – снадеждой спросила Женя.

Они уже сидели в машине и молчали, невидящеглядя вперед, словно оказались на краю внезапно разверзшегося открытия и незнали, как к нему подступиться.

– Может быть, он и в самом деле просто больнойи не ведает, что творит?

– Ну, умственных способностей иизобретательности болезнь ему отнюдь не убавила, – насмешливо сказалГрушин, поворачиваясь к Олегу и то ли не замечая, что он держит Женю за руку,то ли просто делая вид. – Помнишь, ты просил меня узнать все, что можно, оГулякове?

– Его нашли? – встрепенулась Женя. –Он жив?

– Да он никуда и не пропадал, – сообщилГрушин. – Потому что никакого Гулякова и на свете-то никогда не было. Былнекий человек, которого милиция и соседи по бомжатнику описывают так: лицобудто составлено из двух частей, причем одна нормальная и даже красивая, авторая крайне изуродованная.

– Профиль как на медаль, – вспомнилаЖеня. – Он сам себя описывал, да?

– И, заметь себе, ничем при этом не рисковал, –кивнул Грушин. – Потому что все видели его анфас и говорят, что первоевпечатление от уродства настолько сильное – жалость, смешанная сотвращением, – что той, здоровой половины лица уже просто не замечаешь.

– Но все-таки заметили, что справа у него дажекрасивое лицо! Неужели никто ничего не заподозрил еще там, когда он началдавать показания по поводу убийства?

– Выходит, нет, – вздохнул Грушин. –Не ожидали такой наглости, конечно. Получается, человек сам себя заложил.Зачем, спрашивается, по доброй воле в бомжатник полез? Отсидеться, отлежаться?Так ведь родная жена в Нижнем, отлеживайся – не хочу! И, главное, как емуудалось притвориться так, что никто в бомжатнике в нем чужака не заподозрил?

– А ну, открой бардачок, дай книжечку, котораятам у тебя лежит, – сказал вдруг Олег.

– А ты почем знаешь, что там лежит? –насторожился Грушин.

– Пока утром стояли на заправке, глянул – изчистого нахальства, – обезоруживающе улыбнулся Олег.

Покачав головой, Грушин достал затрепанныйпокет– бук в пронзительно-яркой обложке.

– Бушков – великий писатель нашеговремени, – сказал Олег. – Нет, правда. Единственный в своем роде.Иногда, увы, поручик Голицын и корнет Оболенский вытирают носы рукавом, и сженщинами, похоже, есть проблемы, но все равно – гений сюжета. Я углядел у неголюбопытную фразочку. – Перелистал книжку и прочел: – «Между бичами ибомжами разница огромная и принципиальная, любой повидавший жизнь человек сэтим согласится. Бомж – это, как правило, вонючее, грязнейшее существо, самосебя поставившее в положение бродячего барбоса. Бич же – скорее волк, апостолсвободной жизни, прямой наследник гулящего люда прошлых веков, от донскихказаков до конквистадоров. Конечно, свою лепту вносила и водочка, и зона, ипрочие житейские пакости, но все же главный побудительный стимул здесь –нежелание жить по звонку, аккуратно вносить квартплату и приходить на работу почеткому расписанию».

Олег закрыл книжку: