Она засияла и вдруг сделалась до такой степенипохожей на прежнюю Эмму, которая любила учить жить бедненькую Женечку, ну дотакой степени, что у той на миг тоже повлажнели глаза. Но только на миг – покане возник вдруг в памяти обугленный балкон на восьмом этаже и мертвенное лицоКорнюшина в слабом мерцании свечей.

– Слушай, я вот что хотела у тебяспросить, – встряхнулась Женя. – Ты ведь всю жизнь в Нижнем прожила,окрестности хорошо знаешь?

– Неужели! – кивнула Эмма. – Ещекогда здесь Дорпроект был, пришлось помотаться по области будь здоров.

– Вот представь, – вкрадчиво продолжалаЖеня. – Гора, озеро, лес, в трех километрах деревня. Это где может быть?

Эмма взглянула на нее, как на полоумную.

– Примерно в пятидесяти местечках. Или вшестидесяти. Ты что, ищешь, где пикник устроить?

– Я ищу одну свою знакомую, – сказалаЖеня, принимая самый неестественный вид. – То есть… мамину бывшую подругу.Она уехала, живет теперь в деревне, а адреса не оставила. Вернее, мама мнесказала где, но я забыла, а мне нужно срочно.

– Перезвони маме да спроси, – предложилаЭмма, кивнув на телефон. – Озер много, деревень еще больше.

– О! – хлопнула себя по лбу Женя. –Там еще звероферма рядом!

– Лисья, что ли? – Эмма сморщиланос. – Господи, как от них воняет – спасу нет.

– Лисья, точно! – возбужденно согласиласьЖеня. – Воняет, да…

Какое мерзкое слово! Не скоро оно перестанетассоциироваться с приглушенным, раздумчивым голосом Сидорова: «Если бы товарсгорел, воняло бы паленым».

– Эй, ты что? – окликнула Эмма.

– А что? – Женя слабо провела рукой полбу, отгоняя еще одно воспоминание: как она отдернула ногу, чтобы Сидоров неткнулся в нее лицом.

– Слышала, что я тебе говорила, или нет? Лисицна Солохиной горе разводят. Точно, там и озерко есть, и гора эта самая.

– Это где же такая? – совершенно искреннеудивилась Женя. – Сроду не слышала.

– Да рядышком, – усмехнулась Эмма. –Часа два – два с половиной к Арзамасу. За поворотом на Воротынец.

Когда Женя уже была в дверях, в приемнойзазвонил телефон. Она обернулась и увидела, какое странное выражение мелькнулона лице Эммы. Страх, обреченность, жалость. Эмма сидела, потерянно глядя на телефон,словно считала звонки. Четыре… пять… шесть… Потом, словно спохватившись,схватила трубку, но тотчас медленно опустила ее. Резко отвернулась к окну. Женяосторожно прикрыла дверь.

Она собиралась спуститься на лифте, но такзадумалась, что пошла пешком. Еще на третьем этаже услышала доносившийся снизушум и гвалт, а на первом и вовсе бушевал настоящий базар.

Уже виденные сегодня Женей уборщицы,сантехник, слесарь и примкнувший к ним вахтер, помахивая рукописнымиплакатиками: «Отдайте нашу зарплату!» – обступили толстого вальяжного дядьку стщательно уложенными седыми волосами. Это было начальство бывшего Дорпроекта.Рядом кучковалось еще несколько мужчин. Среди них Женя увидела Грушина идиректоров еще двух-трех частных лавочек, поселившихся в этом здании, редакторагазетки, владельца компьютерного центра. Все они, как и Грушин, трясликакими-то бумагами и пытались перекричать нападающих.

Олега среди них не было. Женя оглянулась иувидела его в стороне, возле прилавка с прессой. Однако на газеты Олег не обращалвнимания, а смотрел сквозь стеклянный тамбур на серенький унылый день заокошком – смотрел, как показалось Жене, с отвращением.

– У нас конец августа всегда такойдохленький, – сказала она, став рядом. – Зато сентябрь в основномзамечательный, и октябрь, и зимой тепло… ну, относительно тепло!

«И вообще, мне очень понравился Хабаровск…» –хотела еще сказать она, но не сказала.

Олег улыбнулся, быстро обнял ее, притянул ксебе, но тотчас отпустил. А в глазах продолжало светиться нечто, заставлявшееЖеню дрожать, как от прикосновения.

– Ты забыла: я довольно долго жил в Нижнем.Тебе Грушин не говорил? Отец работал здесь года два, читал курс лекций поветеринарии в сельхозинституте. Давно, конечно, это было. Я здесь школуоканчивал. Мы с Грушиным тогда и познакомились, соседями были. Так что и климатнижегородский мне знаком, и некоторые окрестности – особенно всякие тамзверосовхозы.

Он лукаво прищурился, и Женя ахнула:

– Ты догадался, где Аделаида прячется?

– Имеются некоторые соображения. А тебе Эммачто-нибудь толковое сказала? Нет, погоди, вот подойдет Грушин, тогда иобменяемся мнениями.

– А что там происходит? – обернулась Женяна шум, который, впрочем, уже ощутимо стихал.

– Как что? Пролетарии прижали к стенкепроклятых буржуинов. Давненько я не слышал словечка «кооператор», –усмехнулся Олег. – Зарплату здешнему персоналу месяца три не выдают, аофициальная версия такая: арендаторы не платят. Арендаторов, как я понял, здесьне меньше сотни, и даже если все платят, как Грушин, по десятке, это уже нехилаясумма получается. Наехали на него круто, однако Грушин преспокойно показал имкопии приходных ордеров: арендную плату, мол, вношу исправно, да не в банк, аналиком. Другие тоже подсуетились, послали за бухгалтерами. Теперь стрелкичетко переведены на этого, который в парикмахерскую любит ходить. Ясно, что онденежки заиграл.

Стрелки и в самом деле были переведены четко:Грушин и его товарищи по несчастью уже оказались вне арены классовой битвы,которая плавно перемещалась вслед за отступающей администрацией. Администрацияцелила в лифт, однако он был, как всегда, набит под завязку. Пришлосьретироваться пешим порядком, по лестнице… Восставшие массы ринулись следом.

– Не побили б сердешного, – озабоченносказал Олег, вслушиваясь в отдаляющуюся канонаду.

– А следовало бы! – сердито бросилподошедший Грушин. – Был момент, я думал, меня самого побьют. Там бабуляодна трясла мокрой щеткой, так и норовила мне ейной мордой в харю ткнуть!

– Она еще утром лютовала, – вспомнилаЖеня. – Меня обрызгала, еще какого-то…

Умолкла. Странно ей вдруг сделалось, такстранно… опять то же ощущение вещего холодка – и опять совершенно непонятно,как истолковать предчувствие.

Грушин и Олег, мгновенно переглянувшись, вразшагнули к ней, но не успели ничего спросить: рядом раздался веселый голос:

– Закурить не найдется, Дмитрий Михалыч?

Грушин катнул по щекам желваки, исподлобьяглянул на подошедшего вахтера: