Дождь шел и шел, за стеклами все расплывалось,мелькали «дворники»… Потом они остановились, но все по-прежнему плыло в Жениныхглазах. Наконец она поняла, что плачет. Легла на сиденье, чтобы Грушин неслышал всхлипываний, да так и лежала, а в глазах все мелькала, мелькалатемнеющая дорога.

Только не эта дорога. Та, другая. В тайге…

К вечеру погода вдруг улучшилась, и, когдадолжны были наступить совсем уж непроглядные сумерки, в небесах ни с того ни ссего посветлело. Меж разбегающихся туч заиграли золотисто-розовые отблескизаката, и округа преобразилась. Внизу, под высоким берегом, по которому шлошоссе, обозначилось сверкание воды, но это было не озеро, а узкая и довольнобыстрая речка. Однако Грушина это ничуть не смутило: он бодро свернул сосновной дороги на боковую, и через несколько минут с обеих сторон замелькалидома деревни, вытянувшейся, как это и водится в России, вдоль тракта.

– А где же озеро? – подала голос Женя,только чтобы нарушить молчание. У нее разболелась от дыма и духоты голова иболела все сильнее, да и вообще было такое ощущение, что начинается грипп: глазажжет и все тело ломит.

– С другой стороны, от леса, – кивкомуказал Грушин. – Вон там, видишь?

На фоне прояснившегося неба четковырисовывался зубчатый гребень – лес. Они проехали еще немного, обогнулидеревню, потом небольшой холм, или сопку, как его называют в некоторых районахстраны. На вершине возвышался красный кирпичный дом под черепичной крышей.

Грушин затормозил.

– Живут же люди, – сказал с печальнымвосхищением. – Унитаз золотой!

Общеизвестна была голубая мечта шефа «АгатыКристи»: хороший загородный дом. То, что возвышалось впереди, вполне годилосьна роль голубой мечты любого человека, еще более изощренного, чем Грушин. Дажес приличного расстояния было видно, что хозяин, строивший дом, имел не толькоденьги, но и фантазию и – что совсем уж редко встречается! – вкус.

– Небось скучно ей там одной, на таком-тометраже? – буркнул Грушин, трогаясь с места. – Ничего, сейчас мы ееповеселим!

«Фольксваген» пополз в гору по узкой полосешлака, но длился путь недолго: дорогу внезапно перегородил высокий бетонныйзабор.

Какое-то мгновение Грушин разглядывал его так,словно забор упал с облаков или вырос из-под земли. Хотя все было проще: снизу,откуда они разглядывали дом, забор не был виден, его загораживала рощица.

Грушин вышел из машины, Женя за ним.

На свежем воздухе стало чуть легче. Легкийветерок касался лица. Женя принюхалась. Нет, вроде бы ничем таким не пахнет,никаким зверьем. Наверное, ветер с другой стороны.

Она прислонилась к холодному бетону.«Разбегайся и прыгай, руки подними: я тебя поймаю…»

Вернулся Грушин, уходивший на разведку.Сердито пнул плиту.

– Ты что, думаешь, я буду егофорсировать? – спросил раздраженно. – Чего стоишь? Пойдем, туткалитка есть. Даже лучше, если мы уже сейчас объявимся, а то, если полеземчерез забор, Аделаиду и правда удар хватит. А может быть, и нас, если баба приоружии. У страха глаза велики! Да и у Солохиной горы репутация соответственная.

– Почему? – безучастно спросила Женя,спрятав подбородок в воротник свитера: ее начало знобить.

– Да, говорят, была тут такая Солоха,промышляла разбоем. В старину здесь почтовый тракт проходил, и на местныхпостоялых дворах путники исчезали бесследно. Вся деревня была у нее вподручных. А когда подошли правительственные войска, чтобы прекратитьбезобразия, бабонька заняла круговую оборону на горушке. Недолго, конечно,продержалась, но достаточно, чтобы попасть если не в историю, то в топонимику.В отличие от Алены Арзамасской. У той хоть слава громче, но кровищи за ней… Этоведь «совки» из нее борольщицу за права человека сделали, а на самом деле…

– Солоха что, хохлушка была? – перебилаего Женя.

– Почему?

– Солоха – украинское имя. Помнишь, у Гоголя?

– Да, верно. А что это у вас такое,божественная Солоха?.. – Грушин хихикнул, но тотчас с опаской оглянулся наЖеню.

Ну да, верный товарищ считает необходимымпребывать если не в трауре, то хотя бы в глубокой печали. Наверное, вид у Женисоответствующий. Глупо было тащиться с Грушиным, когда хочется забиться вкакой-нибудь уголок, поджать колени, уткнуться в них и скулить, скулить…

Только нету такого уголка, вот в чем штука.Дома остался Лев… Надо надеяться, что, когда Женя вернется, его уже там небудет и подходящий уголок в одной из трех комнат для нее отыщется.

Скорее бы. Живое шевеление жизни, чудилось,сдирало с нее кожу, словно по телу и нервам медленно водили наждачной бумагой.

– Вот и кнопочка, вот и звоночек, –объявил Грушин. – Ну, что? Звоним?

И, не дождавшись ответа, он ткнул палец вбелую панель, четко обозначенную на черной металлической двери. Похоже, это и былакнопочка звоночка.

Может быть, где-нибудь что-нибудь и зазвенело,однако они этого не услышали. Зато увидели…

На воротах изнутри и снаружи, на всех этажах ина крыше дома вспыхнули мощные прожектора. Все вокруг оказалось залитослепящим, словно бы кварцевым светом, и неживой голос провозгласил, чудилось,непосредственно с небес:

– Назовите себя!

Грушин подтолкнул Женю и указал на плоскуючерную коробочку, прикрепленную к воротам. На ней приглашающе мигал красныйогонек. Очевидно, это и было переговорное устройство.

– Аделаида Павловна, это я, Евгения Кручининаиз «Агаты Кристи», – сказала Женя, наклоняясь ближе. – Со мнойДмитрий Михайлович Грушин. Помните, вы ему звонили? Нам бы хотелось увидеться свами.

Она выпрямилась и выжидательно уставилась надверь, однако та не шелохнулась. Вместо этого голос небесного робота сновавоззвал к путникам:

– Назовите себя!

– Не слышала она, что ли? – пожалаплечами Женя, готовясь повторить, однако Грушин, слегка отодвинув ее плечом,подступил к двери и сердито сказал:

– Аделаида Павловна, мы знаем, что вы здесь.Пожалуйста, позвольте нам войти. Дело очень серьезное, очень. Если вы думаете,что мы приехали выяснять отношения, то глубоко ошибаетесь. Речь идет о вашейбезопасности!

В ответ на эти проникновенные слова голос, ужеставший где-то родным и близким, предложил:

– Назовите себя!

– Ты издеваешься, придурок?! – вспыхнулГрушин.

Да, в этом механическом призыве определеннозвучали ехидные нотки.