Несмотря на то что мы постоянно проводим подобные совещаниявиртуально, сейчас по старинной традиции собрались в Ганс-хаусе, чтобывсмотреться друг в друга и, как печально заметил Зельд, вовремя обнаружить уколлеги признаки усталости и нежелания жить дальше.

– Многие уходят из жизни, – доказывал Зельд, –исходя из осознания законченности работы, ради которой появились на свет. Так,Сковорода сам выкопал себе могилу, лег туда со словами «Мир ловил меня, но непоймал» и умер. Так умер Гоголь, так ушли из жизни очень многие…

Один из академиков выкликнул с места:

– Люди, уж извините, не лососевые! Это они, отметав икру,считают, что главная и единственная задача выполнена, можно и помирать. Учеловека, простите, одни решенные задачи должны сменяться нерешенными!

– Это в идеале, – согласился Зельд, – но все мылюди, все – человеки. И ничто человеческое нам не чуждо, в том числеслабости и упадки духа.

Еще один из академиков, Сони Листон, заметил снесвойственной ему нерешительностью:

– А не потому ли уходят, что все сильнее начинает мучитьвопрос: а что там, на той стороне?..

Зельд не понял, удивился:

– На какой?

– По ту сторону жизни, – объяснил Листонтерпеливо. – Что после смерти? Когда человек не просто понимает, но ичувствует, что в принципе бессмертие достигнуто, а это значит, что все задачи,проблемы и вопросы могут быть решены… кроме одного-единственного: какэто – быть мертвым? Что чувствуешь?

Зельд фыркнул:

– Да ничего, это ж понятно!

– Понятно-то понятно, – ответил Листонуклончиво, – но это умом понятно. Только умом. А мы же не зря оставляемчеловеку все-все эмоции? Вот эти эмоции и твердят…

Он умолк, засмущавшись. Зельд послал в мой мозг короткийимпульс, в котором я прочел: уже ради этого стоило приехать на конференцию,чтобы вовремя заметить предлетальный период у Листона и постараться успетьчто-то сделать. Он гений, а потеря каждого гения – невосполнима. Этопростого народца пусть вымрет еще пару сот миллионов, ничуть не жаль, пустьмрут, а потеря каждого умного человека наносит явный ущерб и даже боль, словнотебе самому отрезают палец.

Ищем, что предпринять против самоубийц. Что-то тянетчеловека покончить с собой, какое-то любопытство: а что там, за гранью? В рядеведущих научно-исследовательских центров начали срочно искать ген самоубийства.Дискуссия в обществе: а не разрешить ли самоубийства, это же волеизъявлениечеловека, к тому же природа так подает сигнал избавления от балласта.

Но, с другой стороны, природа действует по старинке, а унас, людей, другие критерии, чем у животных, несмотря на общую биологическуюоснову. Те природные механизмы, которые природа встроила во все живые существа,пусть срабатывают, когда дело касается амеб, насекомых, рыб или ящериц, но чтоделать с человеком, нам уже виднее, чем медлительной и подслеповатой природе.

Нужно найти компромисс: оставить ген самоубийства, чтобыуходили самые слабые, но сильные, волевые и наиболее квалифицированные должныоставаться в строю живых. Тяжелая потеря, когда из жизни уходит крупный ученыйв 70 лет, но вообще невосполнимая, если он же умирает в 200 лет со всеммассивом накопленных знаний, умений, опытом. Значит, его стремление к смертидолжно быть сильно ослаблено, чтобы жажда творчества и научных открытийпересиливала темный зов.

Зельд выглядел постаревшим, я ответил на его приветствие ипровел в кабинет. Он рухнул в кресло и сказал хриплым голосом:

– Знаете, Владимир, не зря вы отказывались от психотропок,не зря… Вы что-то чувствовали?

Я помотал головой.

– Нет. А что случилось?

– Большинство случаев самоубийств связано с психотропками.Нет, психотропки как раз вызывают хорошее состояние духа. Подъем настроения,убирают скуку.

Я спросил с напряжением:

– Так что же?

Он пожал плечами.

– Возможно, к ним слишком привыкли. Нет, аддикции нет, необнаружено ни одного случая привыкания!.. Однако же в психике как будто что-томеняется… Или нет, ничего не меняется, а должно меняться. Этого нашиспециалисты пока не выяснили…

– А откуда тревога?

– Статистики, – ответил он. – Они как-то заметилисовпадение кривой потребления психотропок и самоубийств. Быстро просмотрелиотдельные случаи: в самом деле среди покончивших с собой большинство активнопользовались психотропками. Сообщили нам…

Я развел руками.

– У меня другой случай. Вряд ли что-то подскажу.

Он взглянул на меня, отвел взгляд.

– Прости. Я помню, что перевернуло тебе жизнь. Давняятрагедия, но ты все еще помнишь, что достойно… ну ты меня понимаешь.

– Не давняя, – поправил я. – Для меня этослучилось вчера. И рана все еще болит.

Он коротко посмотрел на меня и снова опустил взгляд.

– Прости. Но тебя это спасло.

Я невесело усмехнулся.

– И не только в этот раз. Каролина всякий раз спасает меня.

Наконец-то производство стволовых клеток стало массовым, чтопривело к снижению цены втрое. Половина населения уже воспользовалась полнымомоложением, об этом писали и говорили все, начиная с ньюсов и заканчиваяпьяными бомжами в парках. В тени как-то осталось, что стволовые в первуюочередь делают нечто гораздо более важное: оздоравливают и лечат даже самыетяжкие хронические заболевания.

Вот тут-то и выплеснулось подспудное и подавляемое: всепогнались за молодостью, даже те старики, что с гордостью и достоинствомговорили о неприятии бессмертия по этическим и прочим моральным соображениям,вдруг ринулись в центры омоложения, как только пересчитали в кошельке иубедились, что на резко подешевевшую инъекцию теперь хватит.

Для нас два года прошли на самом что ни есть голодном пайке.Пришлось вложить все личные средства, влезли в долги по уши. Единственнаякорпорация, что продолжает нас поддерживать, это все та же «Гэлэкси». Еепрезидент Холдеманн, все же очень умный и заглядывающий далеко, зря я на негопер, при личной встрече обронил мне тихонько, что, откровенно говоря, его личноне интересуют близкие цели. Конечно, он вкладывает деньги в эти близкие, но этопростое зарабатывание, сам же он обожает азартную игру по ориентированию втумане прогнозов, когда все аналитики дают противоречивые предсказания.

На третий год производство стволовых клеток удешевилось ещена треть, а на четвертый – цены рухнули до уровня, что стали по карманурядовому потребителю. Мы уже платили штрафные санкции, пора заявлять обанкротстве, однако первый МЭМС наконец-то собран. Нам предстояло два-три годаскрупулезно проверять в лабораторных условиях на мышах, затем на малых группахбезнадежно больных, согласившихся участвовать в экспериментах, а потом набольших группах, всякий раз обеспечивая такие же точно группы больных дляконтроля, которым МЭМСы введены не будут.