прибрежных провинциях Голландии и Зиленда, но во всех других районах Нидерландов католиков возмущал их статус испанской «колонии», они отвергали инквизицию и рассматривали Филиппа II как иностранного чиновника. В условиях высоких цен на продовольствие, голода и безработицы в 1566 году началось стихийное иконоборчество, именно поэтому войска Альбы были отправлены на восстановление порядка. Однако испанские полки одерживали победы, потом покидали свои позиции и бунтовали, потому что им не платили жалованье, – и все это поочередно. Альба и его преемник, дон Луис де Реквесенс, не могли ни подавить, ни успокоить голландцев, и Англия оказалась перед дилеммой, когда захват портов Брилле и Флиссинген Вильгельмом Оранским и «морскими попрошайками» сигнализировал об открытом, но беспорядочном восстании (апрель 1572 года). Без помощи со стороны Англии голландские восставшие могли бы обратиться к Франции за поддержкой против Испании, что создало бы угрозу господства Валуа на всем Ла-Манше и в Северном море. Таким образом, судьба голландцев стала для Англии пунктом политической и религиозной обзабоченности. С одной стороны, Тайный совет беспокоился о безопасности голландских кальвинистов и Антверпена как центра торговли. С другой стороны, тот факт, что отборные войска Филиппа находились в непосредственной близости, казался пугающим, поскольку не вызывало сомнений, что любое согласованное усилие католиков искоренить европейский протестантизм в первую очередь ударит по Англии.

Сползание к идеологической конфронтации усилилось в 1570-е годы, когда папа Пий V в булле Regnans in excelsis (февраль 1570 года) отлучил Елизавету от церкви и призвал свергнуть ее с престола. Хотя эта булла вышла слишком поздно, чтобы помочь лидерам Северного восстания, она породила в Елизавете твердое убеждение, что протестанты – верноподданные, а католики – изменники. В парламенте следующего созыва (2 апреля – 29 мая 1571 года) каждому парламентарию пришлось давать клятву о признании королевской супрематии. Впоследствии Тайный совет ввел суровое законодательство, которое включало новый Акт об измене, чтобы защитить право Елизаветы на трон; Акт против булл от папского престола, по которому для английских подданных стало изменой применять, предавать огласке и получать папские документы; Акт против беглецов, чтобы конфисковывать товары, движимое имущество и доход от земли эмигрантов-католиков; и акт, подтверждающий объявление вне закона северных мятежников[636].

Антикатолические настроения умножились, когда Сесил раскрыл заговор Ридольфи, целью которого было высадить 6000 испанцев в Гарвиче, чтобы низложить Елизавету и возвести на трон Марию Шотландскую. Несмотря на то что после побега в Англию находилась под стражей, Мария стала центром притяжения тайных заговоров. Будучи побочным продуктом Северного восстания, заговор Ридольфи связал Марию, герцога Норфолка, лорда Ламли, Геро де Спеса (испанский посол в Лондоне), флорентийского банкира Роберто ди Ридольфи, Филиппа II и папу римского. Норфолка, которого освободили из Тауэра в августе 1570 года, снова арестовали, судили и приговорили за измену (16 января 1572 года). Однако Елизавета колебалась относительно его казни и мер, до которых она дойдет против Марии. Тайный совет затребовал чрезвычайной сессии парламента, которая открылась 8 мая, где советники и их «люди дела» развернули согласованную атаку, чтобы убедить Елизавету казнить Норфолка и объявить вне закона Марию Стюарт. Однако им удалось добиться только казни Норфолка (2 июня). Когда Елизавете показали закон о том, чтобы Марию «судить за государственную измену и лишить прав на высокое положение в королевстве», Елизавета потребовала его снять. Вместо этого она выбрала более мягкий вариант, чтобы шотландская королева «не имела права на корону нашего королевства», – но затем и на него наложила вето! Несмотря на то что Тайный совет поддержал первый закон, Елизавета не желала, чтобы ее «толкнули» на путь, которого она предпочитала избежать. Сесил писал находящемуся тогда во Франции Уолсингему: «Все, ради чего мы трудились и при полном согласии довели до завершения – я имею в виду закон, чтобы шотландская королева была не способна и недостойна наследовать английский престол, – Ее Величество рассмотрела, но не одобрила и не отвергла, а отложила»[637].

Уолсингема отправили послом во Францию в 1570 году, в период сильного напряжения в отношениях Англии с Испанией. Вскоре его комиссия уже вела переговоры об англо-французском entente (соглашении): наживкой было предложение о браке Елизаветы с герцогом Анжуйским, третьим сыном Екатерины Медичи и братом Карла IX. Оборонительный союз с Францией в качестве противовеса Испании наметился, хотя, когда он вылился в Блуаский договор (19 апреля 1572 года), о браке забыли. Если бы не последовала Варфоломеевская ночь, этот договор стал бы поворотным моментом, поскольку по его условиям Франция фактически оставляла Марию Шотландскую без своей поддержки. Как говорил Елизавете сэр Томас Смит: «Если сейчас напугать Испанию… она будет бояться и дальше, видя такую стену на границе»[638].

Однако трагедия затмила договор. Около 3000 гугенотов, начиная с их предводителя адмирала Гаспара де Колиньи, погибли в Париже (24–30 августа) и еще 10 000 было убито во Франции в целом в течение трех недель. Для протестантов эта резня была очевидным доказательством католического сговора французской королевской семьи с Филиппом II и папством; они допускали преднамеренное преступление. Поскольку официальные французские отчеты об этих событиях противоречили друг другу, протестантская истерия казалась обоснованной. Известия взбудоражили всю Англию. Епископ Лондона Сэндис посоветовал Сесилу «немедленно отрубить голову шотландской королеве»[639]. В полной панике Елизавета, Сесил и Лестер отправили Киллигру в Шотландию с бессмысленной миссией убедить протестанта графа Мара (регента Шотландии в 1571–1572 годах) принять Марию для суда в Шотландии, «чтобы она больше не подвергала опасности ни Шотландское, ни Английское королевство». Сесил сказал Уолсингему:

За грехи наши Всемогущий Господь дает Дьяволу силу в гонениях на христиан. По этой причине мы должны не только быть бдительны, защищаясь от таких вероломных попыток, какие недавно были допущены во Франции, но и призывать себя к покаянию[640].

То есть Сесил посчитал кровопролитие Божьей карой. Господь через события предупреждал людей о последствиях их грехов. С того времени елизаветинская политика колебалась между собственно политикой и религией, – и это вполне вписывалось в общеевропейские тенденции. Хотя в эпоху Возрождения в основном доминировали династические, рыцарские, коммерческие и личные интересы, полярность конкурирующих вероисповеданий после заключительной сессии Тридентского собора означала, что все политики в большей мере видели себя в качестве воинов, участвующих в мировом сражении Добра со Злом. Концепция «истинной церкви», в которой католики и протестанты расходились диаметрально противоположно, была всеобъемлющей; она обеспечила, что прагматизм был побежден догматизмом, шедшим в обнимку с борьбой и принимавшим гонения как неизбежный компромисс[641].

Внутри самого елизаветинского истеблишмента в 1570-е годы убежденные протестанты последовательно замещали старое поколение тайных советников. Новыми назначенцами стали сэр Уолтер Милдмей, сэр Ральф Сэдлер (отсутствующий советник с самого начала правления), граф Уорик, сэр Томас Смит, сэр Фрэнсис Уолсингем и сэр Генри Сидни (лорд-губернатор Уэльса и лорд-наместник Ирландии). Да, наблюдались и исключения из этого правила: