граф Сассекс был прагматиком, а сэр Джеймс Крофт – полукатоликом, он был обязан своим назначением привычке Елизаветы уравновешивать точки зрения. Кроме того, второй фаворит королевы, Кристофер Хаттон, заменивший Ноллиса при дворе на посту капитана стражи, возведенный в рыцарское достоинство и включенный в Тайный совет в 1577 году, имел антипуританские убеждения, причем до такой степени, что в 1573 году сделался объектом покушения с целью убийства. Однако преобладающей силой в Тайном совете после 1572 года были протестанты; даже позиция Хаттона отличалась неоднозначностью. Его антипуританская шкурка была куда жестче внутреннего содержания и частично отражала зависимый статус. Изначально джентльмен-пенсионер[642], который «дотанцевался» до должности и постоянно был должен денег Елизавете, он получил специальное задание атаковать религиозных нонконформистов[643].

«Ближний круг» двора в 1570-е и начале 1580-х годов составляли Сесил, Лестер, Сассекс (ум. 1583), Бедфорд и Милдмей, к которым присоединились Уолсингем, Хаттон и сэр Томас Бромли (лорд-канцлер в 1579–1587 годах)[644]. Уолсингем был из них самым целеустремленным идеологом, «пуританин в политике», он при каждой возможности отстаивал протестантское дело. Лестер, Бедфорд и Милдмей отличались меньшей категоричностью, но были столь же воинственны. Лестер желал возглавить английские экспедиционные силы и направить их на помощь голландскому восстанию, и в 1576–1577 годах это почти сбылось, – однако Елизавета передумала. Сесил, напротив, в 1570-е годы стал осторожным. Елизавета возвела его в пэры, дав титул барона Берли (февраль 1571 года), и наградила орденом Подвязки (июнь 1572 года). Затем, когда умер маркиз Винчестер, королева назначила его верховным лорд-казначеем (июль 1572 года). С тех пор он избегал рисков, хотя его соображения неизвестны. Говорили, что его личные амбиции оттесняли на второй план государственные соображения[645]. Однако обвинять Сесила в самодовольстве несправедливо. Он понимал почти так же хорошо, как и Елизавета, что realpolitik требует от Англии отвечать на внешние события после Варфоломеевской ночи. Он также осознавал, что причиной стремления Уолсингема к протестантской коалиции становятся не столько объективные военные расчеты, сколько его страстное желание, чтобы англиканская церковь стала кальвинистской реформатской церковью[646].

Тем не менее Берли после 1572 года позволил Уолсингему взять на себя ту активную роль, которую прежде играл сам. (Он знал молодого человека с Кембриджа, привлекал его к второстепенным делам при дворе и обеспечил избрание того в палату общин в 1559 и 1563 годах.) Освобождая место государственного секретаря, Берли сначала рекомендовал на этот пост своего наставника из «афинян» сэра Томаса Смита, а затем поставил рядом с ним Уолсингема (декабрь 1573 года). После смерти Смита вторым секретарем до 1581 года был Томас Уилсон; после этого Уолсингем служил один до самой своей кончины (апрель 1590 года), за исключением периода в 1586–1587 годах, когда вторым секретарем был Уильям Дэвисон. (Хотя Дэвисон получал жалованье до 1608 года, он был скомпрометирован своей ролью в подготовке подписанного Елизаветой предписания о казни Марии Стюарт[647].)

В определенной степени Берли сошел со сцены, потому что переутомился. Сферу его компетенции в основном составляли области финансовой, религиозной и социально-экономической политики, тогда как Уолсингем специализировался в дипломатии и разведке. Как верховный лорд-казначей Берли координировал Тайный совет, работал с парламентом, председательствовал в казначействе и Суде по делам опеки, заседал как мировой судья в пяти графствах и бдительно следил за рекузантами и английскими изгнанниками-католиками за границей. Наверное, после 1572 года он осознал, что превратился в пожилого государственного деятеля. Но если и так, то он также считал Уолсингема наиболее квалифицированным человеком на должность государственного секретаря в 1570-е годы. По меньшей мере его идеологическая позиция соответствовала изменившемуся европейскому устройству. Разумеется, не было никаких признаков, что вызванный восстанием в Нидерландах кризис разрешится легко. Напротив, Голландия и Зеландия[648] с трудом продержались, пока Филипп II снова не обанкротился (сентябрь 1575 года). После этого валлонские и испанские войска Филиппа взбунтовались (июль и ноябрь 1576 года), а жестокое разграбление городов Алст и Антверпен спровоцировало в Нидерландах новую волну испанофобии.

Излюбленной дипломатической тактикой Елизаветы в 1570-е годы был оборонительный нейтралитет: она придерживалась его при всякой возможности. Королева отрицала существование связи между англиканской церковью и кальвинистской реформатской. К тому же она больше, чем Сесил и Тайный совет, ценила жесткое соперничество Габсбургов с Валуа: entente с Францией можно было использовать для противодействия угрозе испанской гегемонии. Однако ее увиливание вызывало сильную обеспокоенность у многих преданных протестантов. Когда запланированная кампания гугенотов в помощь голландским восставшим была сорвана Варфоломеевской ночью, возникли частные инициативы, чтобы компенсировать инертность королевы. Несколько тысяч добровольцев во главе с уроженцем Уэльса Томасом Морганом двинулись в Голландию и Зеландию; еще больше людей последовали за ними под командованием сэра Хэмфри Гилберта. Тем не менее Гилберт получил официальные инструкции не пускать французов во Флиссинген. Как впоследствии отметил Сесил: «Англии нужно, чтобы государство Нидерландов продолжало существовать в прежней форме правления, не подчиняясь испанской короне и не присоединяясь к французской»[649].

Соответственно, шесть принципов английской дипломатии с Варфоломеевской ночи до 1585 года постепенно были разработаны: (1) Англия не будет прямо вмешиваться в дела Нидерландов; (2) добровольцы могут помогать голландцам на определенных условиях; (3) оборонительный англо-французский союз будет действовать против Испании; (4) Францию можно поощрять в поддержке голландского восстания, но французское завоевание Нидерландов следует предотвратить любой ценой; (5) Испанию нужно убедить вернуть Нидерландам полуавтономное положение, которое страна имела при Карле V, и (6) соглашение с Францией необходимо поддерживать, чтобы навсегда исключить французское влияние в Шотландии.

Истребление гугенотов охладило англо-французские отношения. Уолсингем, служивший послом в Париже, превратил свой дом в убежище для протестантов. Он сказал о погромщиках: «Думаю, безопаснее жить с ними как с врагами, чем как с друзьями»[650]. Однако негодование умеряла realpolitik. Елизавета санкционировала отправку военного снаряжения на помощь гугенотам и разрешила графу Монтгомери собирать корабли в Англии для освобождения порта Ла-Рошель. Одновременно она согласилась стать крестной матерью дочери Карла IX и устроила очередной раунд переговоров о династическом браке – на этот раз кандидатом был Франциск, герцог Алансонский, брат Карла IX и герцога Анжуйского, младший сын Екатерины Медичи[651]. Екатерина продвигала эту партию так настойчиво, что даже предложила Лестеру невесту королевской крови – действовала вполне целеустремленно. Более того, эти переговоры оказались для Елизаветы козырным тузом на целое десятилетие: Алансона вспоминали всякий раз, когда требовалась реакция Англии за рубежом. Его использовали, чтобы связать Англию с Францией против Испании, чтобы защитить гугенотов и политических деятелей от Французской католической лиги, чтобы вести сражения Елизаветы в Нидерландах и даже в скоротечной последней попытке вернуть Кале. Им манипулировали, чтобы ограничить интриги де Гиза во Франции, Шотландии и Англии, а также чтобы убедить Филиппа II пойти на компромисс с голландцами. Кроме того, Францию вовлекли в план, в результате которого герцога Алансонского представили в выгодном свете, но убрали с внутренней арены, где он представлял собой