силы заговора не совпадали, поскольку Норфолк лишь формально принадлежал к протестантам, а на деле был полукатоликом, и вовсе нельзя было быть уверенным, что Мария, став женой герцога, действовала бы так, как рассчитывал Лестер. Лестер, возможно, хотел причинить беспокойство Сесилу, но маловероятно, чтобы принадлежал к тем, кто стремился того свергнуть.

Однако ключевой группой заговорщиков, как показали события, стала северная часть фракции. Дворцовую партию Норфолка поддержали графы Нортумберленд и Уэстморленд. Они не были самыми влиятельными сторонниками герцога, зато были надежными. Чарльза Невилла, графа Уэстморленда, привлекли как родственника Норфолка, а Нортумберлендом руководили религиозные соображения, а также уязвленное честолюбие: он стоял за ультракатолицизм, вернувшись к Риму в 1567 году. Честь требовала, чтобы эти пэры помогли своим южным коллегам. При этом цели Норфолка предполагали обращение к северной аристократии в самом широком смысле: продвижение по службе «новых людей» Генрихом VIII и Елизаветой размыло традиционное определение аристократии, основанное на землевладении и происхождении. В этом отношении, однако, показательно, что лорд Скроуп с готовностью примирился с внутренним дворцовым маневром, но отказался присоединиться к Северному восстанию и активно участвовал в его подавлении; несмотря на то что он тоже был родственником Норфолка, родственные связи оказались для него менее значимыми, чем назначение лордом – хранителем Западной Марки[630].

Когда Елизавета узнала о предполагаемой женитьбе Норфолка, она с гневом запретила брак, и дворцовая кампания провалилась. Северное восстание уже разгоралось, когда графов Нортумберленда и Уэстморленда покинули их южные союзники, те остались одни. Норфолк, Арундел, Пембрук, Ламли и Трокмортон покорились королеве; Лестер умудрился выкрутиться без потерь, «учитывая, что он раскрыл все, что было ему известно». Однако когда лидеры ретировались, их связь с северянами прекратилась. Северная знать и сама раскололась после того, как Норфолк отправил им письмо с запрещением беспорядков; тот, кто сорвется, лишится головы – это оставило Нортумберленда и Уэстморленда в изоляции.

Тем не менее выступление не было неизбежным, пока Норфолка не отправили в Тауэр, а оба воинственных графа сами не получили вызов от Елизаветы. Они боялись подчиниться, поскольку обсуждали престолонаследие и обращались за помощью к испанцам и папе римскому. Уэстморленд проклинал Норфолка, говоря, «что он уничтожил их, потому что из-за этого письма [не подниматься]… друзья бросили и выдали их»[631]. Однако они взялись за дело, выйдя за пределы приемлемой политической акции, а чувство страха и изоляции толкнуло их на восстание. Именно по этой причине они прибегли к старому баронскому аргументу, что королеву обманули порочные советники, и после некоторой отсрочки собрали войска. Они выступили в Дарем, где им отслужили католическую мессу в кафедральном соборе (14 ноября). Затем взяли Рипон и Хартпул; на процессии в Рипоне подняли знамя Пяти ран Христа (символ «Благодатного паломничества») вместе со штандартами Перси и Невилла. При этом немногие прибегли к оружию, и поэтому, прежде чем графы смогли бросить вызов Йорку, их поддержка сильно ослабела. Наверное, единственный шанс на успех всего восстания зависел от освобождения из-под стражи Марии Стюарт при помощи рейда в Татбери, где ее содержали, но граф Шрусбери, страж Марии Стюарт, спешно вывез королеву за пределы досягаемости. Графы бежали в Шотландию. Уэстморленд укрылся в Нидерландах, корона конфисковала его владения; Нортумберленда казнили после того, как шотландцы в 1572 году продали его Елизавете за £2000[632].

Неверно рассматривать Северное восстание как «неофеодальный» мятеж. Он был вдохновлен событиями при дворе, ряды мятежников насчитывали самое большое 5700 человек, из которых лишь 140–180 принадлежали к кланам Перси и Невилла. К тому же в итоге графов переиграли на месте, как Норфолка – при дворе. Потому-то Елизавета и Сесил воспользовались возможностью подчинить север страны и добиться соблюдения законов, действуя с той степенью суровости, которая отражала их чувство непрочности власти в этом регионе. Елизавета приказала безотлагательно повесить 700 мятежников. Требовалось преподнести урок в каждом селении, принимавшем участие в восстании, правда, командиры на месте событий смягчали распоряжения королевы; в Дарлингтоне, где известны точные цифры, пострадало только 24 человека из 41 приговоренного к повешению. За этими расправами последовали рейды в Шотландию под командованием графа Сассекса и лорда Хансдона, в ходе которых сожгли 300 поселений, разрушили 50 крепостей и ослабили партию Марии Стюарт в гражданской войне[633].

Затем Сесил запланировал полное перераспределение северного патроната: земли и должности, конфискованные у осужденной знати и мятежников, следовало передавать только членам елизаветинского истеблишмента; лояльных местных джентри «одобрять и отмечать»; а конфискованные замки вручать исключительно лордам – хранителям Марок и должностным лицам короны. И наконец, в 1572 году Совет Севера переформатировали под началом нового председателя, третьего графа Хантингдона, человека пуританских убеждений, кузена Елизаветы. Тогда как прежде Советом Севера управляли местные магнаты или люди из северных семейств, Хантингдон был чужаком без местных связей, полностью зависящим от государственного назначения и поддержки Тайного совета. Однако, несмотря на подобный недостаток, он пошел в атаку на неподчинение католиков и оставшихся аристократов с беспрецедентной энергией; он выпустил инструкции северным мировым судьям, настаивая на применении карательных законов, удалении незаконных огораживаний и помощи бедным. В частности, он проконтролировал, чтобы способных протестантов назначили проповедниками в северных городах с еженедельными рынками, продвигая таким образом идеи Реформации. Он даже хотел взять под защиту радикальных пуритан в Йоркской и Даремской епархиях на том основании, что они – бич неподчинения[634].

Поражение Северного восстания прекратило критику внешней политики Сесила. Но почему он положил конец дружественным отношениям с Испанией, посоветовав Елизавете «одолжить» генуэзские сокровища, которые корабли Филиппа II везли в Нидерланды, чтобы заплатить войскам герцога Альбы? Когда небольшие испанские суда зашли в Плимут и Саутгемптон, спасаясь от шторма и каперов, сундуки с £85 000 наличными захватили и доставили в Лондон (декабрь 1568 года). Альба отомстил арестом английских купцов и конфискацией английской собственности в Нидерландах, что, в свою очередь, повлекло такие же меры против испанцев в Англии и, соответственно, нарушение торговли. Внешне Сесил подстегнул такую конфронтацию после того, как английского посла в Испании объявили персоной нон грата за то, что он назвал папу «лицемерным маленьким монахом», и после стычек в Атлантике, в которых Джон Хокинс якобы награбил товаров на четверть миллиона дукатов. Однако Сесил руководствовался более серьезными опасениями: уже два года он подозревал, что Екатерина Медичи и Филипп II планируют создать католическую коалицию, и его опасения усилились с возобновлением во Франции Религиозных войн. Однако бомба взорвалась в Северной Европе в августе 1567 года, когда Альба вошел в Нидерланды во главе основных боевых сил Испании: 8000 бывалых солдат, усиленные немецкими, итальянскими и валлонскими новобранцами численностью 40 000 человек. Угрожая не только голландским кальвинистам, Филипп II расквартировал войска потенциального католического вторжения примерно в 300 км от Лондона[635].

Важность прибытия на место герцога Альбы невозможно переоценить. С медленным разворачиванием «нидерландского восстания» усугублялся также крупнейший европейский кризис второй половины XVI века. Да, кальвинисты в основном находились в северных