опасений общества относительно престолонаследия вопреки настойчивому утверждению королевы, что это «государственная тайна».

В 1563 году люди Дадли убедили обе палаты парламента обратиться к королеве с прошением о браке, но Елизавета отклонила эти маневры, сказав, что она не давала обета не выходить замуж, и пообещала назвать престолонаследника в должное время. Среди тайных советников в парламенте Бэкон продвигал идею дебатов по престолонаследию, Сесил, в свою очередь, – неудачный закон по утверждению Тайного совета в качестве регентского совета на случай, если Елизавета скончается, не назвав преемника. Согласно незаконченному наброску, написанному его собственной рукой, существующий Тайный совет предполагалось расширить за счет каких-либо дополнительных советников, названных королевой в завещании, и он законным образом оставался бы руководить страной как «Государственный совет», пока властью парламента не будет объявлен новый монарх[626].

Однако прошение 1563 года результата не принесло, и на следующей парламентской сессии (30 сентября 1566 – 2 января 1567) страсти настолько разгорелись, что возникла угроза политического кризиса. Неправда, как иной раз утверждают, что члены парламента с самого начала выступали за обмен субсидии короне на соглашение по престолонаследию. Лишь несколько парламентариев попытались связать эти два вопроса; усилия Тайного совета до последней минуты были направлены на то, чтобы избежать споров по поводу налогообложения, которые могли затормозить «подготовленные» маневры с петицией. Однако в том смысле, что Совет вскоре был вынужден допустить, что для принятия закона о деньгах придется выделить время в парламенте на вопрос о замужестве Елизаветы, он признал силу общественного мнения. Затем советники не смогли полностью контролировать дебаты, частично потому, что сами расходились во взглядах на кандидата в наследники престола. Елизавета была в бешенстве. Она устроила парламентской делегации разнос за дерзость; намекнула, что последует примеру Генриха VIII в отношении оппозиции, и вышла из себя – устроила впечатляющую сцену при дворе, изгнав Лестера и Пембрука из Зала приемов (27 октября). Елизавета назвала четвертого герцога Норфолка изменником и поставила в неудобное положение Нортгемптона, поинтересовавшись, как ему удалось жениться снова, когда его первая жена еще жива. И наконец, она выступила в Тайном совете, обвинив всех, за исключением верховного лорд-казначея Винчестера, в том, что они ей мешают. Сесил избежал отставки только потому, что позаботился действовать через клиента, сэра Эмброуза Кейва, когда делал последнюю отчаянную попытку действительно привязать принятие вопроса о деньгах к урегулированию престолонаследия[627].

Елизавета никак не желала, чтобы ею управляли подданные. К тому же она выделила тот факт (и воспользовалась им), что требование определиться с наследованием престола сделали те податели петиции, которые сами не могли прийти к согласию по кандидатуре: «Им надобно двенадцать-тринадцать наследничков, чем больше, тем лучше!» Да, в 1566 году она фактически пообещала вступить в брак, восстановив, таким образом, внешнее согласие. Однако в своей речи на закрытии парламентской сессии королева строго заметила парламенту, что следует «поостеречься испытывать терпение своего монарха так, как сейчас вы попробовали сделать со мной». Таким образом, как отметил Сесил в своем «воспоминании» по окончании парламентской сессии, достижений было не больше, чем в 1563 году: «Наследование престола не установлено, замужества не последовало». Несмотря на то что вопрос с эрцгерцогом еще тянулся и Карл IX Валуа какое-то время рассматривался, ни тот ни другой проект не перешел в серьезную стадию развития. Открыто Елизавета высказала свое мнение в 1559 году, когда заявила парламенту, что «мне было бы достаточно, чтобы мраморное надгробие гласило: “Королева, правившая такое-то время, жила и умерла девственницей”»[628].

Если проблема престолонаследия осталась нерешенной, то безопасность режима в 1560-е годы была укреплена успехом двора в распространении своего влияния на графства. К тайным советникам, нарастившим свои имения и занявшим посты мировых судей, относились Сесил в Линкольншире и Норгемптоншире; Бедфорд в Девоне и Корнуолле; Ноллис в Оксфордшире; Кейв в Лестершире; Пембрук в Уилтшире и Южном Уэльсе, а Джон Роджерс в Сомерсете. Когда Гаврская экспедиция дошла до кульминации, лорду Роберту Дадли пожаловали замок Кенилворт вместе с обширными поместьями в Уэльсе и в приграничных марках, включая лордства Мортимер и Денби. Затем, получив титул графа Лестера, он заменил графа Дерби на посту управляющего графством Честер. Его влияние в провинциях было поистине поразительным. Он был мировым судьей в нескольких графствах и стал главным протоколистом Молдона (1565), верховным стюардом Кембриджского университета (1563), канцлером Оксфордского университета (1564) и верховным наместником семи значительных городов к 1572 году. При этом его роль не выходила за рамки обычного, но поражал масштаб роли. Если при Генрихе VIII патронат на местах осуществляли разные группы, то при Елизавете придворные добились монополии.

Гегемония двора тем не менее ограничивалась южными и центральными графствами. На севере верность религиозному урегулированию 1559 года, да и самой королевской власти была неполной. Мария Шотландская, не таясь, делилась мнением, что сможет привлечь на свою сторону всех магнатов севернее Трента, поскольку они сохраняли «старую веру». В 1564 году наиболее враждебно настроенными к Елизавете епархиями были Карлайл, Дарем и Йорк. В Камберленде и Уэстморленде открыто служили мессу; о Йоркской епархии говорили, что она более «сговорчива», за исключением того, что «знать остается в привычной для нее слепоте». Таким образом, Елизавете и Сесилу ничего не оставалось, как завершить шаги Генриха VIII по вытеснению Перси, Невиллов и Дакров с важных военных и политических должностей на далеком севере. Томаса Перси, графа Нортумберленда, лишили начальственной должности в Средней Марке; южанина лорда Хансдона поставили во главе Берика; лорд Грей Уилтон и граф Бедфорд друг за другом становились лордами – хранителями Восточной Марки. Затем враг Нортумберленда сэр Джон Форстер получил ту же должность в Средней Марке, а после смерти четвертого лорда Дакра хранителем Западной Марки назначили лорда Скроупа. Однако встряска превратила графов Нортумберленда и Уэстморленда в дестабилизирующую силу: в 1569 году они связали свои надежды с заговором по возведению на английский престол Марии Стюарт[629].

Северное восстание последовало за распадом влиятельного аристократического и полукатолического лобби при дворе, которое желало отставки Сесила ввиду захвата кораблей с сокровищами Филиппа II в декабре 1568 года и имело целью спасти жизнь Марии Шотландской при минимуме ущерба для Елизаветы. Идеей было выдать Марию за герцога Норфолка, важнейшего пэра Англии, который использовал бы свое влияние, чтобы определить порядок престолонаследия, обеспечить интересы аристократии, восстановить дружественные отношения с Филиппом II, сменив Сесила на посту ведущего министра. Норфолк играл в этом заговоре заметную роль, а его наиболее последовательными сторонниками при дворе были Арундел, Пембрук и лорд Ламли. Они считали Марию «второй персоной» королевства и хотели защитить ее притязания на престол и как цель, и как средство свержения власти Сесила. Партия во главе с Лестером и Трокмортоном, чьей поддержкой они заручились, тоже была важна, – в ней полагали, что Мария, если восстановить ее на шотландском троне, быстро склонится к протестантству и англофильской политике. В этом движущие