с белыми отметинами красавица, почему-то вдруг заржала легонько, не в полную силу, словно приветствуя, что рассмешило его. «Соображаете, кто вам дворец строит», – сказал громко и тут же смутился, увидев возле дома одну из шести дочерей любвеобильного Джалилова, самую старшую, Забиду – она охотно откликалась на Зойку.

Смотрела Зойка выжидаюче и совсем не смущаясь, в отличие от Малявина, так и не решившегося спросить холодной воды, а очень хотелось.

Когда надумал, то она исчезла, и ему расхотелось готовить раствор, но все же замесил почти полную бадью, натаскал кирпича, натянул шнур и повел кладку в одного. А это мука: то половинку кирпича нужно, то раствор в ведре кончился – прыгай с подмостей туда-сюда, как заводной.

Около одиннадцати появилась Наталья.

– Разбудила всех, никак не очухаются… Отдохнул бы, раз такое дело, – предложила она.

Ей не хотелось таскать кирпичи и раствор, но сидеть сложа руки совестилась. «Ох и настырный!» – ругала она Малявина и таскала по два кирпича, а поймав укоризненный взгляд, стала брать по четыре, а это почти шестнадцать килограммов. Но вскоре села с вызовом, с нарочитой откровенностью выговорила: «Разве вам, болванам, объяснишь, что до срока начались месячные, разве вы понимаете!» Она, похоже, злилась на всех разом, но особенно на Рината, на этого «рукастого черта», который ускользал, отдалялся и все чаще поминал своих дочек.

На обед поехали вдвоем. На одной из колдобин Наталья ткнулась Малявину в шею, ойкнула и словно бы смутилась, когда он сказал:

– Вот так аромат! Французские?

Он словно впервые увидел, что она женщина симпатичная, в той самой поре, когда еще можно обходиться почти без косметики. Он не знал, сколько ей лет, не интересовался. Для него она существовала как узаконенная данность – член бригады, а теперь, когда увидел ее так близко, удивился морщинкам у глаз, подумал, что ей, наверное, под тридцать.

– А у тебя муж-то был? – спросил неожиданно.

– Какой там к черту муж! Глупая! Навоображала в двадцать лет, сразу после училища – любовь! Вот и обрюхатил красавец чечен, залетный шабашник.

– А отец у тебя кто?

– Он-то? Фанатик пятидесятых годов, коммуняка непрошибаемый. Мать моя ему еще тогда, где-то в шестидесятых годах, говорила: давай, мол, уедем к себе на Белгородчину. А он: «Не могу, мне партия доверила, совесть не велит…» И тому подобное. Шпарит, как по газете.

– Но ведь кто-то должен и здесь…

– Во-во! Наш так же говорит. А мама ему: «Дурак ты, хоть и председатель поссовета! Если партия тебе прикажет пальцем детей делать, так ты и начнешь. Жили тут казахи без нас, не тужили, пасли овец, лошадей, мясо жрали, кумысом запивали. Вдруг свалились благодетели, пылюку подняли до небес, пастбищ лишили, зато халуп понастроили, но жить в них некому, и жрать стало нечего». Она хохлушка еще та, умеет сказать, не то что я. Отец ей только начнет про временные трудности, про скорое улучшение, а мама ему: «Ох, гутарила мне бабушка, лучше замуж за однорукого, чем за дурака». Вот и у меня здесь лада нет.

– А ты знаешь, что у Шейха семья? – спросил Малявин и густо покраснел, сообразив, что брякнул не к месту.

– Ну и что?

– Так дети, тебе не жалко их?

– Меня кто пожалеет? Мне всего двадцать семь, я мужика толком не знала, не любила. А кого здесь найду? У казахов свои песни, да и не хочу. Русские путные давно переженились, а залетные все ханыги и пьянь… Ты жену хоть Ринатову видел? Ведь она на пять лет старше его. Когда он голодный пришел из армии, обдурила, приманила. Вот теперь он и бегает от нее.

– Так ведь мне…

– Что ты мекаешь? Останови машину, пешком пойду. Суешься, а сам ни хрена не понимаешь в этом!.. – хлестанула она матюгом, чего Малявин не ожидал, как и ярости в сузившихся глазах с зеленым проблеском.

Все пятеро смотрели на Малявина, а он – на них и на стакан, щедро, доверху налитый вином, который протягивал Шурухан…

Позже он не раз вспоминал, прикидывал, как следовало поступить: выплеснуть вино? Пригрозить твердо? Или выпить?.. Что и сделал, решив: лучше по-доброму. «Ведь неглупые мужики, должны понимать…» – так думал он во вторник, среду, четверг и выходил по утрам на работу, ковырялся неторопливо и часто поглядывал в дальний конец улицы, все еще веря, что сегодня они точно завяжут, как обещали.

Они приходили к обеду, через каждые двадцать минут садились перекуривать. Ринат, жадный до всякой, а особенно плотницкой работы, матерился, размазывал по лицу испарину, никак не мог выставить и расклинить дверную коробку. Потом появлялся Семен, приносил вина – и все закручивалось снова. Ни уговоры, ни ругань не помогали. Малявин совсем растерялся, не знал, что предпринять. Посоветоваться не с кем было, Наташка уехала на всю неделю домой.

Возле магазина увидел Семена, груженного вином. Окликнул.

– Опять ты, гад, отбиваешь всех от работы! – выговорил с укоризной.

– Че ты прицепился ко мне? – сразу же перешел в атаку Семен. – Ты за собой смотри. Месяц без шифера сидим, сарайки лепим. Бугор называется!

– Ты же не знаешь! – начал, но сбился с тона, понял, что доказать ничего невозможно.

Зашел в магазин. Продавщица – пышнотелая круглолицая бабенка лет тридцати шести-семи-восьми – сидела у окна и листала пачку накладных.

– Вас, кажется, Ниной зовут. А по отчеству?.. Так вот, Нина Игнатьевна, – начал он строго и официально. – Мы ремонтируем дом замдиректора Джалилова…

– А я тут при чем?

– При том! В долг моим мужикам вино даешь, а дом стоит расщеперенный. Что, хочешь иметь дело с Джалиловым или Фирсычем?..

Малявин видел, что ей хотелось обругать, что презрительно оттопыренная губка поджалась, брови поползли вверх, но ссориться с Джалиловым здесь, в «Радушном» – себе же в убыток. Вдруг улыбнулась открыто, по-свойски, и прелестные ямочки возникли на ее тугих щеках. Сказала:

– Давно бы мне намекнул… Значит, ты у них бригадиром? Вот оно что! Такой молоденький? А я, дура, не знала. Да симпатичный какой!.. А у меня рубашка есть – прямо на тебя, импортная, австрийская.

Рубашка ему необычайно понравилась: светло-голубая, с планочкой, накладными карманами, погончиками, такой у него отродясь не было.

– Жаль, денег нет с собой, а то бы…

– Ладно, потом занесешь. Бери, чего ты как красная девица… И сразу примерь. Хотя я и так вижу, что в самый раз… Может, ты мне с ремонтом поможешь? Дверь нужно в дому вставить.

– Хорошо, я зайду вечером, взгляну.

– Вот и умничка, вот спасибо, а то никого не допрошусь. Не хотят помочь одинокой женщине. – Она вышла из-за