нередко собаки на своих хозяев, вскинув лобастую голову, поднялся с земли. Хотел посюсюкать: «Песик, песик, не трогай меня, я хороший». Глянул по сторонам, нет ли лопаты или железяки какой, но пес, будто угадав это, рыкнул, обнажая крупные клыки, и в два размашистых скока перемахнул двор так напористо, что он едва успел заскочить на веранду.

Постоял, соображая, как поступить… Заметил, что Нинка стоит у окна в распахнутом халате. «Наверное, сучка, смеется. Ждет, что вернусь…» Схватил деревянную табуретку, повертел ее, подержал на весу за ножку и решил, что в самый раз. Постучал по двери. Пес зарычал и подошел вплотную. В приоткрытую дверь стал дразнить пса ногой, и он заработал когтистыми лапами, принялся толкать оскаленную пасть в щель. Когда голова просунулась, он придавил ее резко к косяку и ударил собаку табуреткой по морде. Тут же сам получил такую затрещину, что едва устоял на ногах. Увернулся от второго замаха, ящерицей скользнул в дверь мимо разъяренной Нинки, мимо визжащего пса и побежал прытко к калитке, не выпуская табуретку из рук.

На следующее утро Малявин не кричал оглушительно: «Рота, подъем!» Никого не тормошил, не уговаривал, лежал тихо-тихо, укрывшись с головой одеялом, а мужики, как ни странно, быстро собрались и к восьми подались на ремонт джалиловского дома. Малявин выждал немного, потом встал, старательно с мылом вымылся, облился из ведра холодной водой, но, даже переодевшись в чистое, все равно слышал едва различимый резкий мускусный запах. Долго лежал, приходил в себя и, если бы не запах, не распухшее ухо, принял вчерашнее за нелепый кошмар, какого в самом деле быть не может.

Перед обедом (хорошо, в баке остался бензин) завел рукояткой «газон» и поехал в балку к деревьям, где долго лежал на колкой траве, бездумно смотрел в сизое сентябрьское небо. Слегка придремал, и стало полегче, жизнь не казалась столь омерзительно гадкой. Он старался, а не мог понять похотливых, но очень расчетливых Татьян, любвеобильных Нинок, остервенелых от одиночества, желаний, несчастий, тяжкой работы, когда нет грузчиков и надо одной всю машину с продуктами разгрузить дотемна, а потом ворочать в магазине ящики с водкой, мылом, конфетами, ставить воду возле мешков с сахаром, устраивать пересортицу, хитрить, изворачиваться, лгать с тайной надеждой, что еще найдется мужик, которому нужна она, Нинка-стерва, могучая любвеобильная баба.

Не знал он настоящей страстной женской любви, без которой нельзя, что бы там ни говорили бездушные циники и великие «трахальщики»! А после очередного разочарования в женщине он смутно догадывался, что такое чудо случится с ним, а иначе теряется смысл существования на этой земле…

День выдался серый, с резким холодным ветром, напомнившим въявь, что осень в разгаре и зима непременно наступит. Малявин возвращался из Аксая, куда ездил третий день подряд в поисках шифера. Дорога прямая, ровная, так и помчался бы, чтобы замелькали телеграфные столбы, чтобы душа распрямилась от всей этой маеты, но, как ни жми на педаль, все одно быстрее пятидесяти «газон» не бежит. Рядом со свертком к совхозу «Большевик» стоял мужчина с коричневым кожаным чемоданом в ремнях, темно-синем плаще, похожем издали на сутану, так не вязавшуюся с обветренным, широкоскулым лицом. «Экая морда рязанская!» – подумал шутливо в первый миг.

– В «Радушный», говоришь?.. По пути. Садись, я сам частенько голосую.

– Спасибо, земляк. Больше часа торчу здесь.

– Не замерз?

– Ну что ты! У нас давно снег выпал. Морозит вовсю.

– Где это «у вас»?

Мужчина стал рассказывать про Якутию, золотые прииски на Алдане, это обрадовало, интересно – далекий неведомый край.

– А зарплата хорошая?

– По-разному. Ныне почти сорок рублей вышла денщина на полный пай.

– Ни фига себе! – ахнул Малявин. – Это же по тыще рублей в месяц?

– Ну и что? У нас артель известная, бригадир толковый, знающий, большой авторитет по всей Якутии.

– Так он, может, того… приписывает?

– Что ты! Окстись. Какие же у старателей приписки? Нас кругом начальнички разные обгладывают. А мы сколько взяли золота, столько и получим, по восемьдесят шесть копеек за каждый грамм. Да разные начеты-вычеты. Это, землячок, непросто. У нас, конечно, техника имеется: бульдозеры, промприборы, насосы… Один черт, золотишко любит людей фартовых, дерзких. А вкалывать приходится в сезон отчаянно. Видал?..

Он поднял к лобовому стеклу крупные багрово-сизые руки, покрытые мелкой, въевшейся коричневой сеткой трещинок. «Будто картошка “берлинка”, что сажала наша бабушка», – возникло неожиданное сравнение.

Впереди завиднелись домики «Радушного», якутянин построжел, полез в карман за сигаретами.

– В гости? – спросил Малявин.

– Ага, в гости… глодать кости. Матушка у меня тут.

– Во как! И давно?

– Да с пятьдесят шестого. Калужане мы… И черт понес! Никак мать не перевезу к себе. Цепляется за привычку, за могилу отцову. Одна живет… Да и то, разве жизнь тут русскому человеку? Так, прозябание. Что, скажешь, не прав?

– Я сам не дождусь дать деру. Вот дом бы сдать…

– На шабашке, что ль? – цепко и теперь иначе, по-другому оглядывая, спросил якутянин.

– Да, на ней самой, бригадирствую.

– А сколько ж тебе?.. – услышав ответ, искренне удивился: – Я думал, и того меньше. А машина чья?

Тут Малявин не удержался, похвалился, светясь щедрой улыбкой во все лицо:

– Сам восстановил. Бросовую.

Якутянин показал, где остановить машину.

– Вон материн дом – заходи как-нибудь, погутарим.

– Хорошо. Меня Иваном зовут. Запомнишь?

– А то! – весело откликнулся попутчик, подавая пятерню. – Меня – Петром.

За разной мелочной суетой он забыл про Петра-якутянина и не вспоминал, потому что бригада вышла из клинча, вернулась, потетешкав сына, Наталья, вновь работа пошла делово и азартно, словно не было двухнедельного запоя, обида сгладилась, казалось, что такое не повторится.

Столкнулись с Петром случайно возле совхозной конторы.

– Привет, Ваня! Сдал дом-то?

– Никак… Шифера все нет.

– Эх, обманывают они тебя, брат. Попомни мое слово. Я, когда жил здесь, насмотрелся на шабашников, сам с ними сезон отработал. Знаю. Пока не дашь денег…

– Так я уж давал.

– Может, дал мало, может, что похитрей тут. А все одно – дело гиблое, бежал бы ты, Ваня, от греха подальше. Бо-ольшим негодяем надо быть, чтобы шабашничать прибыльно. Ты запиши-ка мой адрес. Я через полмесяца вернусь в Якутию, сразу поговорю с народом.

– Я, честно говоря, не знаю. Потяну ли?..

– Потянешь. Я тут кой с кем говорил. Тот же Степаныч – завгар совхозный – хвалит тебя. А теперь пошли, глянешь, что там у матери нужно в доме подделать-подмазать. Водочки трахнем, черт побери, а то полгода постился!

Дом осмотрел внимательно. Ремонт мелочный, невыгодный для бригады, таскотня с места на место. Забухтит народ, но Петру отказать неудобно. А тут