прилавка и в порыве, как казалось ему, искренней благодарности приобняла, проводила до двери.

«Приятная женщина, уважительная, – подумал он, – может, джинсы достанет, если попросить».

Вечером дом ее нашел без труда, он выделялся свежим кирпичом и крашенной ярким суриком крышей. Кругом дома стояла крепкая огорожа, а у калитки ожидала хозяйка, похоже, увидела через окно.

– Проходи, Ванечка, проходи, – приговаривала она так, словно знала не один год, и рукой мягко подталкивала в спину, поторапливала. Ввела в дом, где ему в глаза бросилось обилие ковров, сервант, сверкающий неиспользованным хрусталем и пестрым сервизом. В дальней комнате над столом гнулась девушка лет шестнадцати.

– А это моя дочь. Любонька, познакомься с Ваней, – засепетила Нина Игнатьевна, будто разговаривала с малым ребенком. – Он бригадир у строителей, нам дверь сделает. Невесточка моя!.. Вот жениха ей ищу подходящего.

– Не надо, перестань, мама! – вскинула девушка голову, и ее симпатичное личико искривила злая гримаса.

Малявину стало неловко, словно он напрашивался в женихи и не подошел, однако и обижаться на девушку грешно, в ней просвечивало что-то болезненное, жалостное. Рулеткой замерил высоту и ширину проема, записал на пачке из-под сигарет, невольно скашивая глаза в сторону девушки.

– Куда дверь будет открываться? – спросил умышленно громко, полагая, что она повернется и ответит, тогда вспомнится ускользающий разговор, который смутно маячил, но никак не давался.

Хозяйка сама показала, как должна открываться дверь. Похвалила:

– Дельного мастера сразу видно.

– А где сам дверной блок?

– В сарае лежит, – ответила она и оттерла легонько в прихожую. – Это не к спеху. Это надо с утра как-нибудь… Я говорю, успеется. Посиди-ка здесь вот на диване. Лучше расскажи про своих мужичков. Только честно. Семен ваш женатый иль нет?.. А этот, бритый, как его?..

При этом она выставляла на стол закуски, бутылку, фужеры, втягивая в разговор и хлопоты у стола: «Ванечка, банку шпротов открой». Он отвечал, что-то делал, а сам все пытался вспомнить, кто же рассказывал про Нинку-продавщицу. «Наталья! Точно». Когда Семен первый раз вернулся с водкой и начал хвастаться, она сказала сердито: «Вот и женись на дочери. Богатая девка, правда, яловая да припадочная, а так все отлично. И теща каждый день водкой будет поить».

Больше ничего пояснять не стала, отмахнулась. Но Ринат доложил, он ее разговор с женой Джалилова слышал: «Ее в позапрошлом году Нинкин хахаль изнасиловал, вот она теперь того…» Вспомнилось, как Ринат покрутил пальцем у виска.

– Наливай, Ваня, чего же ты? Ухаживай, – наставляла и одновременно укоряла Нинка. – Че ты, как замороженный, не стесняйся! Давай-ка выпьем за знакомство.

Он думал, в бутылке с красивой иностранной этикеткой вино, приложился к фужеру основательно и чуть не задохнулся от горечи. «Эх, неспроста коньяком поит», – мелькнула мысль, как дорожный запрещающий знак, но выскочить из-за стола беспричинно не мог, стеснялся, тяготясь обильным угощением, показным радушием и разговором, словно по ошибке занял чужое место. Немного поупирался, но выпил по второй и по третьей, после этого растормозился, пробуя салаты, сыр, колбасу конскую и говяжью. А хозяйка подбадривала:

– Умничка, молодец. Давай я тебе огурчик еще положу, буженинки возьми…

Неожиданно увидел, что Нинка сидит рядом в цветастом халате, которого раньше на ней не было. Когда она тянулась через стол за хлебом, закусками, халат так натягивался, что казалось, вот-вот лопнет и большие белые груди вывалятся прямо на стол. А она все подкладывала еду, сама подливала в оба фужера и говорила, говорила, не переставая, стараясь не замечать его диковатости. Напрашиваясь на сочувствие, стала рассказывать, как ее обманул первый муж, оставил с годовалой дочкой на руках да еще утащил из комнаты в павлодарском общежитии последние деньги, кольцо обручальное.

– Это сейчас каждая собака в глаза заглядывает: «Здрасьте, Нина Игнатьевна!» А тогда я торговала пирожками с лотка. Помыкалась, помоталась по Казахстану, пока сюда не прибилась. И тут поначалу несладко было. Потом, когда магазин приняла, сошлась тут с одним интересным мужчиной, хотела второго ребеночка завести, а он такой гадиной оказался… Убила бы!

Он слушал, кивал, а сам думал, что надо встать и попрощаться решительно… «Вот последний раз выпью, чтоб не обижать», – прикидывал, продолжая сидеть за столом, поглядывая на аппетитную курицу: неплохо бы и ее попробовать.

– Ничегошеньки мне для Любоньки не жалко, – слегка опьянев, говорила Нинка со слезой в голосе. – На машину дам, как замуж выйдет. А что у меня для нее на свадьбу припасено, ты бы видел!.. Как ты мне нравишься, Ванечка. Ну, дай я тебя поцелую. Ой, засмущался! Засмущался, я же вижу…

Чтобы скрыть смущение, сам поцеловал ее в губы, ощущая под руками жаркую сильную плоть.

– Пойдем, пойдем, я тебе покажу что… – ухватила она за руку, потянула из-за стола, и он пошел, как телок на веревочке.

Со свету не мог разобрать, что за комната, ждал, когда хозяйка зажжет свет. А она приникла, навалилась – большая, горячая, сисястая.

– Не стесняйся, мальчик мой. Давай я тебе помогу. Ну, давай, давай!..

Потом потащила вбок, повалила вниз прямо на пол, на расстеленные одеяла. Прижала к груди, продолжая нашептывать:

– Голубь мой, не стесняйся, не надо бояться… Вот так, вот хорошо…

Но ему не было хорошо. Каждое движение отзывалось чмоканьем, хлюпаньем, будто брел по грязной дороге. Тела покрылись потом, стали скользкими, ко всему Нинка издавала гортанные крики-стоны и все сильнее, сильнее сжимала своими руками. Малявин был на полголовы выше, но ощущал себя пигмеем, особенно когда она с оханьем впилась пальцами в ягодицы, словно пыталась затолкать его внутрь себя вместе с носками, которых не успел снять. Как механический привод машины, утомительно долго отрабатывал он коньяк и богатую закуску, а когда обессилел, отвалился вбок, решив, что все кончилось, можно одеваться, она взгромоздилась сверху и начала раскачивать зад из стороны в сторону, елозить винтообразно, хотя у него огнем горели низ живота и бедра. Она вновь стонала и вскрикивала, а он пытался приподнять ее, оттолкнуть, но Нинка весила килограммов сто, а ее задницу едва удалось обхватить руками.

Полоса света неожиданно прошила комнату. В дверном проеме стояла Нинкина дочь.

– Ты опять кричишь, мама!

Малявин вывернулся из-под богатой Нинкиной плоти, нашарил одежду и, отвернувшись к стене, принялся торопливо одеваться. Когда поворотился, в дверном проеме никого не было – словно почудилось. Нинка лежала кулем, развалив могучие бедра, тело ее дергалось в конвульсиях, дышала она громко, надсадно. Заторопился мимо нее к двери.

Следом раздалось досадливое, хрипловатое:

– Там собака…

«Плевать!» – подумал Малявин и выскочил на крыльцо.

Крупный раскормленный пес местной породы, чем-то неуловимо похожий на Нинку, как бывают похожи