Лишь Семен промолчал, потому что втайне надеялся, что предложат его.

– Ты, Семка, против, что ли? – спросил Ринат без обиняков.

– Да как тебе сказать… Думаю, не потянет. – И ехидно ухмыльнулся, как умел, после чего надо бы обидеться, но Малявин свеликодушничал:

– Не справлюсь – тебя выберем. Верно, мужики?

Ответили одобрительным гулом: «Заметано. Магарыч, Ванька, после поставишь».

Ночью долго не давали заснуть клопы, презиравшие связки полыни и миски с водой. Они, похоже, пикировали прямо с потолка. Хотя причиной бессонницы были не насекомые. Он разволновался с вечера и теперь лежал, выдумывал про коммуну трудовую, где все будет поровну, по совести, и как они заживут в этом «Радушном», загребая большие деньги благодаря его, малявинскому, уменью.

Утром «бугру» вбили гвоздь: нужны деньги на проезд до Джангоя.

Первый серьезный вопрос, на который Малявин, хоть умри, но обязан ответить. На глаза попались две книжки, что брал в библиотеке в дни вынужденного безделья: нудный роман Льва Толстого «Воскресение» и книжица по кибернетике, поразившая тем, что сложная наука зарождалась в родной стране.

Библиотекарша – худенькая женщина с удивительно бледным для здешних мест лицом и с такой неизживной печалью в глазах, что в них лучше бы не заглядывать, – смутилась, отчасти из-за своего короткого застиранного халата, в нем она выглядела вовсе девочкой-подростком, если не замечать морщинок у глаз, в краешках губ.

– Извините… – Он даже не смог вспомнить, как ее зовут. – На днях отъезжаю.

– Уже? – выдохнула она.

От этого вздоха его проняло, сразу вспомнилось робкое приглашение на чай, когда проводил случайно к дому, о чем теперь можно было лишь сожалеть, зато это придало решительности, чтобы попросить десять рублей в долг.

– Я обязательно вышлю или передам… – начал торопливо, сбивчиво, а женщина, которую забыл, как зовут, замахала руками, кинулась к сумочке, лежавшей на простенькой старомодной этажерке.

– Мы ведь увидимся? – спросила она. Малявин торопливо поддакнул.

У двери обернулся и встретился с грустным, похожим на протяжный вздох взглядом, который словно бы говорил: «Сбежала бы отсюда, но не зовет никто».

Каждая метельная злая зима ей казалась последней… Поэтому она плакала молча, без слез, глядя, как все дальше уходит туда, к автобусной остановке, от ее дома, похожего на солдатскую казарму, этот симпатичный парень. А Малявин, словно робот, переставлял ноги, спиной ощущая ее взгляд, потому что до отвратительности честен и не понимал, как для нее спасителен этот обман, как она будет прихорашиваться и ждать его вечером. Он спешил к автобусной остановке, где поджидала бригада.

Когда стали прощаться, Шурухан вдруг сказал:

– Наташка звонила, передала, что Рамазан дознался, где мы прижились… Так что поосторожней.

Лучше бы не говорил, запрыгало сердце, как теннисный мяч.

– Значит, вовремя трах-да-бабах! – ругнулся Малявин, стараясь унять подступивший вновь страх.

В полутемных коридорах совхозной конторы пахло привычно лежалой бумагой, навозом и ленью распаренных тел. Здесь пояснили ему, что директор уехал в клуб. Клуб всего метрах в ста, и он заторопился, решив, что хорошо бы на людях подсунуть эти неподписанные наряды.

Клубный фасад украшали две огромные колонны, они поддерживали массивный балкон с облупившейся штукатуркой, на него никогда не ступала нога человека, потому что забыли вставить балконную дверь, а если бы вставили – все одно никому он не нужен, как и буфет с мраморной стойкой, и широкая парадная лестница на второй этаж, где давно проржавели замки в бильярдной, кружковой комнате бальных танцев с единственным уцелевшим зеркалом. В зале на семьсот мест, изукрашенном алебастровыми звездами, серпами, молотками и барельефами, который в лучшие времена заполнялся наполовину, Малявин с удовольствием постоял в прохладе, оглядывая бордовые бархатные портьеры, грубо залатанные кумачом, рампу, ряд изломанных кресел, бюст с всенародно любимой плешью, и пошел к заведующей.

Заведующая – женщина солидная, громкоголосая, близкая родственница директора – проводила планерку с клубными работниками, коих числилось больше дюжины. Самого директора не было, и пожилая женщина, сидевшая у двери, пояснила, что он побеседовал и поехал в «мэтэмэ».

На небольшой высотке, покато стекавшей к поселку, располагались машинно-тракторные мастерские, большие, как самолетный ангар, построенные вместе с клубом в пик расцвета совхоза. Огибая низину, пробитую талыми водами, он пошел к мастерским, привычно оглядывая длинную вереницу ржавых комбайнов. «Нивы», «Сибиряки» громоздились на огромном пространстве вместе с тракторами – от гусеничных «Алтайцев» до колесных «Кировцев», жатками, сеялками, измятыми кусками какой-то неведомой техники с колесами и без колес, с разутыми гусеницами, смятыми дверцами. МТМ пытались огородить забором, но быстро устали и бросили, не сделав и половины. Малявин не раз разглядывал эти гигантские кладбища механизмов, напоминавших фантастическую войну металлических исполинов, вышедших из человеческого повиновения, и думал о странности бытия.

Директор совхоза технику не любил и не понимал, он равнодушно смотрел, как таскают «Кировцем» по кругу новый комбайн, пытаются завести, а он не заводится и, может быть, не заведется вообще и тогда будет стоять до зимы здесь, под стенкой. Но это его не огорчало. Любил он лошадей, овечек, ягнят и всегда с удовольствием уезжал на дальние пастбища. Здесь чувствовал себя знатоком и хозяином. Директор знал, что пастухи за литр водки продают баранов, за что их ругал, стыдил, угрожал, а потом ел с ними мясо и знал, что они все одно будут продавать совхозных баранов, как и он – жрать каждый день свежанину, и ничего не изменится в этой, навязанной кем-то без имени и лица, как он полагал, действительности, потому что степь и бараны были и будут всегда.

Увидев Малявина рядом с машиной, директор скомандовал:

– В контору, Турсун. Быстро!

Ему не хотелось платить за двухэтажку. Он решил, что бригада не управится за месяц, и оказалься дураком, обманутым, так как работа не стоила и половины той суммы, что определил. Это его и бесило.

– Да пошли они!.. – вырвалось у директора вслух.

– Кого ругаешь, Аскер-ага, шабашников?

Директор кивнул, прикидывая: «А не натравить ли на строителей местных парней? Турсун организует, только водки нужно купить».

Вернулся в «Радушный» Малявин поздней ночью, проехав на попутках без малого двести километров, а последние шесть от поворота с трассы прошагал пешком, и они в ночной темени показались двадцатью. Чудом отыскал гостиницу, где временно поселили бригаду, и принялся ломиться в дверь, как милиционер.

Открыл Ленька, самый чуткий и всегда как с похмелья на почве многолетнего пьянства.

– А-а, это ты, – только и сказал, отставив к стене железяку, сошел с крыльца, поеживаясь от ночной прохлады, чтобы справить нужду. Малявину хотелось поднять всех, разбулгачить, похвалиться деньгами, ради коих брел на ночь глядя.

– Я деньги привез!

– Вот