Непроглядно темны казахстанские ночи.

Покурить, пошептаться теперь выходили из барака на улицу, потому что постукивал бугру кто-то из залетных бичей. Девять человек были готовы идти в побег хоть завтра, но далеко ли уйдешь без денег, без документов? Идти к начальству, в милицию – бесполезно, Рамазан с ними не первый год водку пьет.

Вот тогда и пошло-поехало от тоски и беспросветности – «раб клейменый советский». Малявин слышал рассказы про рабство проклятое казахстанское и каждый раз вскидывался с укоризненным: «Да что ж они, пентюхи такие! Да им бы!..» Теперь сам придумывал разные варианты, с азартом объяснял, а мужики вместе с Шейхом беспощадно доказывали, что ни фига не выйдет и уверенно заканчивали: «Изобьют! Пойдешь жаловаться – тебя же оболгут, что, мол, поймали на воровстве. Такое случалось не раз».

По ночам Малявину снился побег. Как он бежит, задыхаясь по степи, а сзади свет фар, и некуда спрятаться: ровная, будто стол, степь во все концы. В другой раз он бежал по шпалам за уходящим поездом, и не хватало самой малости, чтобы уцепиться за поручень. Но вот уцепился, вот влез, а в тамбуре стоит Рамазан…

В тот злополучный день он прокручивал разные варианты похищения документов и так увлекся, что не заметил подошедшего Тимура.

– Какого сачкуешь… такой?! Без раствору все встали! – заорал тот прямо в лицо и глянул в упор своими желтыми ястребиными глазами.

Малявин аж откинулся назад от испуга и принялся часто-часто шуровать совковой лопатой, набрасывая в открытый зев бетономешалки песок. Сердце частило. Ему показалось, точнее, он угадал подсознательно, что Тимур дознался о заговоре.

Обычно погонялы не ужинали в столовой, а лишь приводили звенья и расплачивались за всех разом, после чего шли в свой домик, где дежурный работяга им варил мясо, а не то звеньевой Ахмет готовил бараний плов. Но в этот раз Тимур не ушел, остался сидеть за пустым столом.

– На правеж поведет, – шепнул Малявин Шейху. – Предупреди мужиков, чтоб молчали, если трясти начнут.

Очень хотелось занести грязные тарелки в посудомойку и рвануть через черный ход в степь, а там – будь что будет. Едва пересилил нервный озноб и Тимуру, когда он подозвал, испуга своего не показал.

– Что же, Ванек, не заходишь? – начал Рамазан спокойно, с улыбочкой. – Я тебе деньги приготовил, как ты просил. Вот они. Бери! – Он кинул на стол стопку червонцев и откинулся на спинку стула.

Не ожидал он такого. Сделал пару шагов к столу, за которым сидел Тимур, а рядом на кровати – Боря-Босяк, добродушный с виду бугай, отбывший лагерный срок за поножовщину. Протянул руки, чтобы сгрести деньги, но Тимур кулаком ударил по кисти.

– Ты сначала скажи, что задумал с Шейхом?.. Кто еще с вами?

– Да ты сам знаешь, – ответил Иван с наигранной простотой. Попытался улыбнуться. – Так что отпустите по-доброму, мы ничего не просим. Только паспорта.

– Кто это «мы»? – спросил Рамазан.

– Я и Ринат Шайхутдинов. Отпусти. Тебе, Володя, будет спокойнее. – Его не перебивали, и он, осмелев, попросил жалобно: – Верни паспорта… И хоть по полсотни на каждого.

– А это видел? – Рамазан изобразил руками хамский жест и хохотнул горлом, словно ворон перед ненастьем. – Ахмет, топай сюда. – Через приоткрытую дверь Малявин увидел вторую комнату, стол, заставленный едой, посудой, рядом – Реваза. Поговаривали, что он был чуть ли не чемпионом России по вольной борьбе. Реваз просунул в дверь голову, крикнул:

– Ахметка мыться пошел!

– Тогда, Боря, ты начинай, – приказал Рамазан с улыбкой, будто речь шла о веселой игре.

Боря-Босяк поднялся, вразвалку двинулся, как трактор. Малявин попятился к стене, в угол. Здоровенный, угрюмовато-сосредоточенный, Боря надвигался неотвратимо…

Сбил на пол и стал молотить ногами. Сквозь боль Малявин разобрал крик: «Завязали, мужики! Мокрухи не надо».

Очнулся в непроглядной темноте. Сбоку доносился мощный храп, словно соревновались двое. Вытолкнул изо рта прокисшую кровь, осколки зубов. Было страшно облизывать языком раздувшиеся губы, отставшую изнутри кожу, острые края передних зубов. Один глаз залип, не открывался: похоже, его вымолотили напрочь. «Но убивать не будут», – эта мысль принесла облегчение после пережитого страха.

Перекатился несколько раз со спины на грудь, стараясь размять затекшие кисти рук. Связали торопливо. В детстве не раз играл в шпионов и, на зависть многим, как бы ни связывали крепко и замысловато, все одно выпутывался из веревки. В коридорчике, где бросили на пол, стоял кухонный стол, и об один из углов он принялся сталкивать вниз веревку. Растер кожу до ссадин, но выпутался. Первым делом потрогал глаз – не глаз, а здоровенную опухоль. С трудом приподнял веко. Глаз мутновато слезился, но жил, это его приободрило.

Потом долго сидел на полу, отходил, оттирал пронизанные тысячами иголок кисти рук. Нащупал у стены бак с водой. Макнул в него пару раз голову и чуть не заорал, так крепко припекло от солоноватой воды. Когда боль утихла, шум в голове поунялся и темнота перестала казаться такой непроглядной, взялся за дело. Это пришло как бы само, вместе с кусками досок, которые нашарил в коридоре. Малявин решил, что открывающуюся наружу дверь, надо подпереть, основательно и неторопливо, в распор.

Страх вновь накатил, когда под рукой заскрипела дверь в комнате Рамазана. Володя Рамазан – хлебосольный фартовый парень – спал, отвернувшись к стене, под тонким байковым одеялом. Спал совсем тихо, по-кошачьи. На столе среди грязной посуды ножа не было, валялась только вилка из нержавейки, и ему сразу вспомнилась, вроде бы и не к месту: «Два удара – восемь дырок!» – фраза из старого комедийного фильма. Положил вилку на пол и стал привязывать один конец веревки к кроватной грядушке, возле ног, а вторым обхлестнул кровать и Рамазана. Затем уперся ногой в боковину, потянул бельевую веревку на себя до упора, затянул дважды узлом. Рамазан захрипел, задергался, но он втиснул ему в рот грязные носки, ломкие от пота. Глаза Рамазана влажно светились, зрачки торчали горошинами, он одурел от испуга и непонятности происходящего, захрипел, задергался на кровати, как дождевой червь. Малявин приставил к горлу вилку: «Тихо! Проткну!» Придавил до крови, и Рамазан затих.

Под подушкой лежали складень ручной работы с выщелкивающимся лезвием и ключи от сейфа. Это был даже не сейф, а ящик, сваренный из листового железа. Первым делом он выкидал все паспорта и трудовые книжки на вторую кровать. Стал искать деньги, вышвыривая на пол разные бумаги, папки, пустые коробки. Денег нашел совсем немного и решил попытать Рамазана, где остальные, хотя бы те триста, что он предлагал, как наживку, вечером.

А тот