пока не уперся в дощатый забор. Тут остановился, огляделся по сторонам. Облегчил страдание, оросил травку и только теперь начал приходить в себя, додумывать, что обвинят еще и в воровстве шинели, первый встречный милиционер отведет в КПЗ.

В глубине двора увидел серый дот бойлерной с бойницами окон из стеклоблоков. У входа стояли два затерханных мужика, и Малявин решил, что это сантехники, значит, не продадут. Подошел к ним, простецки поздоровался, спросил, кивком показав на дверь:

– Там кто есть?

– Ага, седня Степка заступил, – ответил рослый мужик в синей спецовочной робе с застывшим на лице изумлением.

– Откель ты сдернул? – спросил второй, в пиджаке, надетом поверх майки. Он вонзил пальцы в густую щетину и пошкрябал напористо, с удовольствием.

Иван ничего не ответил, лишь глянул настороженно и прошел в бойлерную. Степка – тщедушный испитой мужичок с оловянными глазами – регулировал подачу воды, когда он вошел. Без обиняков, напрямую Иван объяснил ситуацию, и мужик отнесся с пониманием. Принес спецовочные штаны и грязно-серую рубашку с разорванным рукавом. Рукава можно подвернуть, это не беда, главное, штаны пришлись впору. С обувкой хуже, ничего на сорок четвертый размер не нашлось. Степка вытащил откуда-то старые валенки, покрутил их в руках, хотел предложить, но потом вспомнил, что на дворе июль.

– Может, эти? – смущенно спросил он и подал глубокие калоши из великанского комплекта химзащиты.

Калоши пришлось подвязывать веревками.

– Я потом приду за шинелью. С меня пузырь, – пообещал Иван легко, непринужденно, потому что страх отпустил и стало полегче.

У выхода его поджидали теперь три мужичка. Тот, что в спецовке, подмигнул заговорщицки, спросил:

– Как ты ушел от мужа? Через окно?

– Не-е, он, видно, моль изображал – в шкафу прятался.

И они забулькали, захрипели, давясь смехом.

– Глянь, калоши как… как… кие!

Да! Калоши были на слона. Иван привередливо оглядывал на свету себя со всех сторон, прикидывая, как бы не угодить в бомжатник.

Рослый кивком показал на парня, пробасил:

– Плесни ему от нервного стресса.

Разливальщик, подавая стакан, налитый расчетливо на палец выше середины, произнес веско: «Портвейн три семерки», – как говорят о породистой лошади.

Директор школы Стригалев, едва увидел обиженное лицо Жанны Абросимовны, лохматый ком одежды, который она поторопилась вытащить из сумки, сразу решил: «Опять Малявин!» И пока она гневливо высказывалась, прокручивал вариант с подсудным делом: каким это пятном ляжет на двадцать восьмую школу и что его могут погнать не только из директоров, но даже из партии.

– Мне понятен ваш гнев, – сказал Стригалев с подчеркнутой любезностью, некоторой подобострастностью. – Я сам Малявина предупреждал неоднократно, а в июне не выдержал. Хотел уволить по статье, а потом пожалел. Уволил по собственному желанию. И не зря. Нам такие работники не нужны.

Не давая опомниться Емелиной, набрал домашний номер телефона. Спросил в трубку:

– Марья Сергеевна, подскажите, пожалуйста, с какого числа у нас уволен Малявин?.. Ага, понятно, помечаю, с двадцатого июня. Хорошо, это мы обсудим в рабочем порядке, – перебил он недоуменные возгласы жены. – С двадцатого уволен. Рад бы, но ничем помочь не могу… А узелок можете оставить в приемной, чтоб не таскаться, Малявин придет за расчетом. Вот тогда я ему всыплю. Его теперь ни к одной школе не подпустят. Таких надо!.. – Стригалев осекся, чувствуя, что начинает переигрывать.

Проводив Жанну Абросимовну до парадного входа и любезно распахнув перед ней тяжелую дверь, Стригалев ощутил, что вспотел, и рубашка прилипла к спине. «Неужели пытался изнасиловать? – подумал он. – Да уж, станет насильник раздеваться догола!» Его рассмешила такая предельно простая мысль. Он слегка завидовал этому балбесу, который может себе позволить черт-те что, и ведь не боится!.. Примерно так размышлял Стригалев, поднимаясь по лестнице на второй этаж, а столкнувшись в коридоре с завучем, годами не менявшей выражение священной строгости на лице, решил: «Она первая и настучит в райком партии».

Он перенес в свой небольшой кабинетик машинку и отпечатал приказ в трех экземплярах. Затем заполнил трудовую книжку…

Утром в вестибюле директор ухватил Малявина за локоть и потащил на второй этаж. Заставил тут же написать заявление «по собственному желанию» задним числом. Вспомнил, как пугала его судом Жанна Абросимовна, как он едва отбился…

– Эх, дурак ты, Ванька! В самый разгар ремонта! – Стригалев выговорил это, страдальчески морщась, видимо, представляя, как ему снова ругаться со строителями, доставать краску, мел. – А ведь предупреждал!

– Так я люблю ее! И она меня…

– Вот заведет Емелина на тебя дело о растлении малолетней – она же юрист, да еще татарских кровей – будет тебе тогда «люблю». Бога моли… Что мог, я сделал, одежду твою отбил.

– Спасибо! Я понимаю, большое спасибо… – мямлил Иван в тот момент, а надо бы сказать, как должно: извините, плохо думал о вас, а вы настоящий мужик!

Он настолько увлекся, что пропустил объявление диктора о посадке в самолет по маршруту Уфа – Москва и тот момент, когда Лиза вышла из буфета, так и не допив свой чай или кофе. Побежал к выходу на посадку, где клубилась витая очередь. Она уже протягивала билет и паспорт, когда Иван закричал поверх голов:

– Лиза! Лизавета!..

Она замерла, угадав его голос, обернулась и в веренице голов разглядела его, запрокинутое вверх лицо.

– Ваня, мой телефон двести девяносто, сорок, семьдесят два. Звони! Двести девяносто, сорок, семьдесят два. Звони, звони!.. – кричала она из-за голов.

Людской поток тащил ее по узкому проходу все дальше и дальше, а он не мог пробиться к контролеру, увязнув в гуще тел, сумок, злых окриков, подставленных локтей.

Помчался на второй этаж и стал толкаться в стеклянно-алюминиевые двери, чтобы выйти на балкон, опоясавший зал ожидания, но двери лишь грохотали звонко и неподатливо. Видел ее внизу в небольшом проходе-отстойнике, но не мог даже крикнуть, помахать на прощанье рукой. Он метался по залу, как окунь в огромном аквариуме.

Рядом в багажном отделении грузили чемоданы на электрокар. Без раздумий Иван перепрыгнул через барьер, побежал мимо грузчиков к металлическим воротам под чье-то удивленное: «Куда ж ты? Стой!» Проскочил ворота, увидел слева вереницу людей возле автобуса.

Лиза увидела его издали, выбежала навстречу, больно стукнула углом сумки по ноге, что Ивана как бы приободрило. Обнялись. Иван молчал, шумно отдыхиваясь после длинной пробежки.

– Ты запомнил мой телефон?

Он повторил, как повторял всю дорогу.

– Я прилетала к папе, он лежит с инфарктом в больнице. Скоро сдавать сессию… Потом буду переводиться в Уфимский универ.

– Молодой человек, – дергала дежурная, – отпустите девушку.

Острили желчно недовольные пассажиры, а Иван все не решался ее поцеловать. Она стояла такая красивая…