– Вам надо купить в хозтоварах двадцать семь наименований согласно списку. Да не забудьте, Иван Аркадьевич, что завтра с бухгалтером в банк идти за деньгами. А потом вам надо быстро раздать зарплату.

– Но я же не кассир!

– Так у нас повелось, больше некому. Один день всего…

Но в один день раздать никогда не получалось. Приходилось ему в портфеле таскать деньги. А это словно хомут.

В электричке холоповские парни постоянно играли в секу «по маленькой». В тот зимний день на станции Дема образовался затор и, чтобы скоротать время, Иван подсел к знакомым, делая ставки не больше рубля. Но масть не шла. Неожиданно попросился в игру разбитной чишминский мужичок. Сразу взялся блефовать: то пять рублей на кон, то «чирик дальше». Во время крупного банка положил сотенную на кон. «Дальше!» – выкрикнул он с глумливой ухмылкой, уверенный, что никто не перебьют и вскрывать не станут. Ивана заело: «Ах ты, сукин сын!» Вытащил пачку в полосатой банковской упаковке, сотенную ею прижал и выговорил спокойно с улыбочкой: «Тыщу дальше».

– Да я пошутил… – начал было чишминец, но опоздал. Его прижали к скамье и сотенную отобрали.

Куража ради в Холопове на этот выигрыш Малявин купил ящик водки. Сколько выпили – неизвестно, зато утром он проснулся на чужом диване, а сердчишко – тра-та-та – и первая мысль: целы ли школьные деньги? Чуть защелку портфеля не разломал, так торопился и думал покаянно: «Да чтоб я еще раз!» Благо сил, точнее, ума хватило, чтоб набульканный стакан водки отодвинуть, сказать: «Не, мужики, на работу надо».

Через не могу, надо крутиться и виду не показывать, потому что не стройконтора, где посочувствуют и соленый огурец предложат, а то и существенней что-нибудь. Все же слабину дал, отпустил шестиклассников с последнего урока, а два пацаненка остались, попросились для клюшки хоккейной перо вырезать из фанеры. Клюшку починить или полочки разные, подставочки сделать – это пожалуйста, другого ничего он не умел, пацаны быстро сообразили и особо не приставали.

Открыл Иван камору свою завхозовскую, уселся на стул с тяжким вздохом: «Пивка бы бутылочку!» А на полу у двери конверт нераспечатанный белеет. Убрать бы с глаз долой, но лень подниматься. Знал, что за письмо. Первое получил в декабре и раззадорился, поверил, что некая Лена из девятого класса влюбилась и страстно ждет встречи. Но через день в камору проникли новые письма, столь же глуповато-наивные и никчемные из-за своей трафаретной похожести.

Нежданно в дверном проеме возник директор и тут же нырнул вниз, поднял конверт.

– Что это вы? – спросил он, подавая письмо и пробегая глазами кучерявые прописи: «Ивану Аркадьевичу от Кати Н.».

– Да вот подбрасывают, – ответил Малявин небрежно.

– А где ваш класс?!

Начал оправдываться устало и нерасчетливо, что раззадорило директора, и он почти полчаса выговаривал за мелкие промахи, а завершил неожиданно:

– Вы позволите, я при вас прочитаю письмо, чтоб не было никаких?.. Надеюсь, не собираетесь искать встречи с ней?

Тут Иван расхохотался, чем, возможно, обидел, но не объяснять же, что влюбчивость этих девчонок тяготила, а первая школьная красавица Тамара Зуйко волновала не больше, чем скульптурная девушка с веслом в правобереженском парке культуры.

Директор не наказал, и все улеглось, утряслось. К весне он обжился в этой небольшой школе, перезнакомился со всеми учителями, но выделил для себя лишь одну женщину. Звали ее Эммой Васильевной. Назвать ее красивой нельзя, тут больше подойдет слово «миловидная», к тому же улыбчива. Поэтому, когда она попросила заменить в кабинете перегоревшие люминесцентные лампы, охотно согласился.

Поднялся в кабинет физики с инструментом и коробкой ламп, где сидела обыкновенная русоволосая девушка в светло-коричневой школьной форме, и только белый кружевной воротничок отличал ее от других старшеклассниц. Малявин поставил коробку, бухнул на стол инструмент и спросил:

– Отсыпаетесь, что ли, здесь?

– Нет, вас дожидаюсь, – отпарировала она мгновенно.

– Напрасно стараешься, я таким не подаю.

– Ах, ах, какие мы неотразимые! Особенно в этом халате… – Она снова раскрыла сборник задач по физике, давая понять, что не намерена больше разговаривать.

Он промолчал, прикидывая, как бы осадить эту ехидницу. Когда принес и установил раздвижную лестницу, сказал:

– Понял, ты – двоечница? И лицо у тебя, как у двоечницы!..

Она спрятала в ладонях покрасневшие щеки и, не поворачивая головы, ответила:

– Я контрольную пропустила. Меня Физичка здесь посадила, что вы привязались…

Она проговорила это дерзко, но голосок дрогнул, глаза заблестели от слез. Малявин сообразил, что обидел напрасно, поэтому присел рядом и попросил задачник. Вчитался в условие и тут же, на картонной коробке с лампами, стал набрасывать схему электроцепи, величину сопротивлений, радуясь, что не забыл. Ответ совпадал с тем, что был в задачнике. Вторую задачу попробовали решать вместе…

– Оценку ставить вам на двоих? – спросила Эмма Васильевна с напускной шутливостью. Она с нескрываемым любопытством оглядывала обоих. – Позвольте, Иван Аркадьевич, взглянуть на решение?

Преодолевая возникшую неловкость, взялась объяснять, почему не получалась вторая задачка. Вывела на доске формулы, переводные величины…

Иван старался понять, но не мог и, ощутив собственную бестолковость, видимо, покраснел. И запоздало подумал: почему всегда унижали отличников в классе, угождая придуркам и балбесам? Он смотрел на женщину, которая лишь на два года старше, и пытался ухватить эту нарядную мысль с извечным «почему?». Почему на прошлой неделе школьные придурки подставили ей подпиленный стул, а потом хохотали и радовались, что она не просто упала, а порвала чулок?

Эмма Васильевна прошла так близко, возвращая учебник, и стремительно, что он не успел посторониться, невольно подпал лицом под облачко рыжеватых подзавитых волос, успел разглядеть веснушки и услышать запах духов, губной помады. «Но ее не портит рыжеватость, скорее, наоборот…» – подумал Иван, а она почувствовала этот оценивающий взгляд, развернулась лицом, словно бы намекая: я не боюсь, рассматривай хорошенько.

Иван заторопился к стремянке. Тут же они вызвались помогать. Принимали плафоны, перегоревшие лампы, а потом вперехват торопились подать матовые цилиндры ламп, отвертку. На них сыпались кусочки побелки, а они отмахивались от них, как от снежинок. Смеялись. Неуклюжая скованность исчезла.

– С вас, Эмма Васильевна, причитается.

– Понятное дело, – легко откликнулась она на шутку. – Я чайник поставила.

Чай растормозил, выпускница Лиза легко вошла в разговор о новом фильме Данелии, мартовской капели, школе, с необязательной чепухой, сдобренной легкими остротами.

– Приходите в четверг к трем, Иван Аркадьевич… Мы с Елизаветой вновь будем заниматься, она тянет на золотую медаль. Вам, я думаю, небесполезно при такой работе…

Он уловил в ее глазах,