мелодичный распев француженки, но из агрегата выплеснулся слащавый баритон Льва Лещенко с истерзанной песней о зиме, от чего в центре зала их разобрал такой громкий смех, что начали оглядываться посетители, официанты.

Они много, очень много смеялись в тот вечер, но даже на такси не успели к девяти, как она пообещала родителям. Лизу упрятали под домашний арест, о чем Малявину с непонятной радостью сообщила ее одноклассница.

На следующий день вызвали к директору. Он сразу, без предисловий, бухнул:

– Приходила мать Лизы Емелиной, жаловалась, просила меры принять… Так вот, еще раз подойдешь к ней – уволю по статье!

Иван попробовал возразить.

– Нет, ты понял или нет? – заорал директор, что случалось с ним крайне редко. – Пока она школьница!

Лизу на экзамены и с экзаменов сопровождали поочередно родители, а он маялся, как больной, и не знал, что предпринять. И отступиться не мог. На последний экзамен привел отец. Малявин подсел к нему, поджидающему Лизу во дворе на лавочке. Закурил.

– Меня Иваном зовут, фамилия…

– Так я знаю, – бодро откликнулся Емелин и привычно огладил редкие волосы, прикрывавшие обширную лысину. – Лизка рассказывала, да и во дворе не раз видел. Мог бы шугануть, так я ж понимаю. Возраст такой.

– При чем здесь возраст? Мне двадцать два года, и мы по-настоящему любим друг друга, – выплеснул все без обиняков.

– Я разве против любви?.. Но и ты пойми нас. Мне год до пенсии, жена ждет не дождется, чтобы переехать в Москву, где у нее квартира родительская пустует. А главное, она давно решила, что выдаст Лизку только за москвича и желательно из еврейской семьи, хотя сама наполовину татарка. Коль решила, то ее переупрямить не удавалось никому.

Но что-то, видимо, гвоздем торчало в Ивановом лице, почему Емелин и выговорил удивленно:

– Что ты к Лизавете прилип? Девчонка она хорошая, но ведь семнадцать лет. И упряма. Тут уж в мамочку… Не тоскуй, Иван. Будь мужиком. Вон в газете я читал, что в Скандинавии мужчина до тридцати лет и не помышляет о женитьбе. Это толково. А в кино?.. Что ж, сходите. – Он тяжело вздохнул, возможно, представив Жанну Абросимовну в гневе. – А я подожду у кинотеатра, пивка успею выпить.

Свое зависимое положение в семье он не скрывал и давно оставил мысль о каком-либо бунте. Отслужил двадцать пять лет, застарел в майорах, но твердо знал, что перед пенсией присвоят подполковника, и к службе давно относился, как к тягостной повинности. Любил он только дочь, а уважал командира полка и пиво.

В первых числах июля нужда заставила Жанну Абросимовну уехать в Москву по делу одного из своих клиентов, что ей на руку, потому что требовалось проверить и пристрожить квартиросъемщиков, побывать в университете, где работала давняя подруга, обещавшая помочь с поступлением Луизы. Она полдня давала наставления мужу, чтоб не забыл то и это, долго стращала дочь, но не успел самолет оторваться от взлетной полосы, тюремные оковы разом пали.

Иван узнал об этом по телефону из радостной скороговорки Лизы, и про папу, заспешившего с бидончиком за пивом, и что она будет варить клубничное варенье. «А вечером… если хочешь, можешь прийти».

– А сейчас нельзя?

– Ах, Иван Аркадьевич!..

В воскресенье, зная пристрастие майора Емелина, Иван принес с утра пораньше рыбной вяленой мелочи. Долго уговаривали отпустить в Холопово до вечера, а майор отец показно негодовал: «Ах ты, Лиза-подлиза! Вдруг мать узнает?..» Однако разрешил поехать. Ивана жестко кулаком в спину ткнул в прихожке: «Смотри там!»

Да разве мог не отпустить, когда в Холопове всё изготовилось: тихая речка Дрема, духовитая свежеобкошенная луговина с искрами земляники, плакатно-величественные кучевые облака, полуденная истома, стрекот кузнечиков – все это для их простодушной любви.

Потом ночная гонка в город на мотоцикле. Ближе к полночи, когда расставались у подъезда, Лиза шепнула:

– Завтра папка заступает на суточное дежурство. Приходи…

– А мать?

– Она звонила, сказала, что задержится еще на пару дней.

Сквозь тягучий утренний сон с провалами, взлетами и парениями над землей Иван ощущал великую радость, горячий ток крови и худенькое девичье тело, которое хотелось прижать к себе и баюкать, баюкать на своих необычайно возмужалых руках. Тихая спокойная радость прижилась в нем оттого, что переневолил себя в последний момент, отстранился, шепча: «Чуть позже… Потом». Чем обидел ее в первый миг до слез, решившуюся на страдание, на боль, лишь бы это, тайное и такое пьянящее, продолжалось как можно дольше…

Сон качал, баюкал его неизлитую нежность, восторг и обильную чувственность, какая возможна в двадцать лет. Тревога возникла разом. Он различил тихие шаги и безошибочно угадал, что это крадется Жаба, но лишь выдернул из-под Лизы руку, а другой натянул на себя пододеяльник, не открывая глаз, словно это могло спасти.

В рывке было столько злой силы, что пододеяльник затрещал по швам. Следом Иван оказался на полу. Это длилось несколько секунд, и он отчетливо представил со стороны свое худосочное голое тело на голом красном полу, и как эта дородная женщина в строгом костюме перешагивает через него, что стало навсегда неотвязным кошмаром. В те секунды нагота парализовала.

Жанна Абросимовна, не мешкая, сгребла в охапку одежду и вышла в прихожую. Номер райотдела милиции значился прямо на перекидном календаре, и она сразу вбила дежурному:

– Тут парень задержан. Пролез в квартиру, пытался изнасиловать дочь! Срочно приезжайте!

Завернувшись в разорванный пододеяльник, Иван выскочил в прихожую, когда она уже диктовала домашний адрес, чтобы нырнуть мимо нее в туалет, куда со сна хотелось нестерпимо, но Жанна Абросимовна, не отрывая трубки от уха, толкнула к стене с криком:

– Не сметь в моем доме! На парашу будешь ходить! На парашу…

Иван больно ударился затылком, но сквозь обиду просквозила здравая мысль, что в рукопашной схватке Жаба непобедима.

– Ладно, отдайте одежду.

– А это видел? – Жанна Абросимовна выбросила вперед кулак – о господи! – изображавший обыкновенную фигу, что слегка приободрило его.

– Мама, что ты делаешь? Мама! – закричала выбежавшая из комнаты Лиза.

– Маа-алчать, тварь такая! На веревке буду держать…

– Вот и хорошо. Будет чем удавиться.

Лиза выговорила это спокойно и так решительно, что обескуражила Жанну Абросимовну, умышленно разжигавшую злой скандал к приезду милиции.

– Ты свихнулась!.. – ахнула Жанна Абросимовна и развернулась на стуле к ней лицом.

Иван в два прыжка проскочил прихожую так стремительно, что женщина отпрянула, загораживаясь руками. Удачно отщелкнул замок, успел что-то хапнуть с вешалки и в чем мама родила выскочил на лестничную площадку. Босой, в майорской шинели с развевающимися полами, он выбежал из подъезда до приезда милиции. Со страху несся, не разбирая дороги, напрямик,