раздавалась симфония воплей и со свистом прокатилась по коридору.

Когда я приехал домой, казалось, что воротник моей парадной рубашки вот-вот меня задушит. Я оторвал пуговицы, желая, чтобы они исчезли быстрее, чем я смогу их расстегнуть.

Выключатель находился далеко, а я был слишком измотан, чтобы пройти в другой конец спальни и нажать на него. Мне так надоело пытаться дышать, что я лег на спину. Слова Келлана смотрели на меня с потолка, но не отпускали меня сейчас слова Чарли.

Это привилегия – получать прощальные подарки от того, кого любишь. Иметь возможность ухватиться за них каждый раз, когда ты скучаешь по нему.

Из-за пожара у нее ничего не осталось от родителей.

Что касается родителей мертворожденного ребенка, которого я принял сегодня вечером, они никогда не услышат его криков, никогда не увидят, как он делает первые шаги, никогда не почувствуют тревоги, отправляя его в первый день в школу.

Чарли права.

Слова Келлана были привилегией.

Я уставился на плакат надо мной.

И на этот раз прочитал.

Глава восемьдесят четвертая

Пришло время поговорить о моем брате.

Я ненавижу брата так, как в детстве мы ненавидим молоко, зная, что оно полезно, но не в силах переварить его вкус.

Другими словами, я ненавижу своего брата по неправильным причинам. Этот мудак дал мне надежду. Странным, долбанутым образом я извлекал пользу из его манеры обращаться со мной, помешанной на контроле.

Я не психолог, но если бы мне пришлось ставить себе диагноз, то я сказал бы, что у меня большая доза проблем с мамой, из-за того, что Большой (и властный) Дорогой брат умудрился приготовить что-то вкусное и подать в цветочной посуде, которую его невеста-подражательница Марты Стюарт купила в сраном «Уильямс Сонома». С обилием надежды, тепла и пушистиков.

Он все еще был для меня Этим Мудаком.

Всегда им останется.

Но точно так же ты бы назвал своего лучшего друга придурком за то, что он делает дерьмовые вещи.

Единственный раз я признаюсь, что люблю своего брата. Так что цени это, чувак. Это все, что ты получишь.

Теперь, когда мы с этим разобрались, вот причины, по которым я ненавижу Этого Мудака…

Глава восемьдесят шестая

= Тейт =

На этом абзац заканчивался.

Многоточием.

Три крошечные точки, которые с таким же успехом могли бы быть насмешкой.

Я повернулся на бок, оказавшись лицом к лицу с «Милым Ядом». На моей тумбочке. Именно там, где ее оставила Чарли.

Страницы дразнили меня, укрытые толстой обложкой. Я хотел открыть книгу, проглотить ее, узнать все остальное, что Келлан обо мне написал.

Хороший. Плохой. Злой.

Я хотел получить полную картину.

Я протянул руку. Схватил книгу. Освободил страницы от обложки и прочел. Первым меня ударило под дых посвящение.

Посвящается мужчинам из семьи Маркетти, без которых я не был бы настолько испорчен, чтобы написать эту книгу. Пусть однажды мы возьмем себя в руки.

Классический Кел.

Как будто он здесь. Разговаривает со мной. Бросает обвинения со своей полуулыбкой и глазами, похожими на мои. Не прячется за чернилами на белых страницах.

Я перешел к первой главе, глубоко вздохнул и запомнил первую строку.

«Как удобно, когда злодей и жертва разложены передо мной в таком красивом, идеальном поклоне».

Прошел час.

Потом еще один.

Я потерял счет времени, глотая каждое слово, не в силах насладиться им и алчно желая побыстрее добраться до следующего. Пока не достигну этой точки.

Где дерьмо стало настоящим.

Этот Мудак сказал бы тебе, что он делает мне одолжение. Удерживает от дна, которое превратит меня в нашего поганого отца. (Его слова, не мои.) Какая отговорка. Я позаботился о том, чтобы он тоже знал, проведя гребаным ключом по его свежевыкрашенному «Лексусу».

На следующий день Марта Стюарт-младшая отвела меня в сторону, когда я выходил за дверь. Я угодил ей главным образом потому, что предпочел бы прослушать нотации от Марты Стюарт-младшей, чем получить подзатыльник от какого-нибудь спортсмена на стероидах, чья жизненная цель требовала достижения пика в старшей школе.

Она по привычке скрестила руки на груди и пустилась в разглагольствования.

– Есть два типа любви – легкая и жесткая. Легкая любовь – это все равно что дышать. Любой может это сделать. Но жесткая любовь? Отдавать гораздо больнее, чем получать.

– Любой не может дышать, иначе ты бы лишилась работы медсестры, – отметил я, затем достал блокнот и ручку из сумки. – Теперь нужна записка для моего классного руководителя, когда я опаздываю на урок благодаря тебе. Изложи это мистеру Уилсону.

Слезы скатились с моих губ.

Я высунул язык, чтобы их слизнуть. И едва заметил Терри, когда он проскользнул в комнату. Он поставил стакан воды на тумбу и вышел, со щелчком закрыв за собой дверь.

Я крепче сжал книгу, читая быстрее.

На самом деле Уилсон преподавал историю искусств в шестом классе. Я воспользовался запиской, чтобы прогулять пять из шести занятий в тот день, каким-то образом оказавшись перед клиникой Этого Мудака. Я забрел в больницу и через смотровое окно, соединенное с операционной, наблюдал, как мой брат разрезал какую-то женщину. Он вытащил из нее ребенка. Тот плакал. Пинался. Визжал. Вынужден признать, у этого засранца были свои моменты. Если бы он просто спросил меня, не хочу ли я переехать к нему, вместо того чтобы принуждать меня к этому, возможно, мы бы не оказались в такой переделке.

Вот что касается моего брата. Он прирожденный воспитатель. Отправляет меня в лучшие школы, заставляет есть питательные блюда, которые на вкус как картон, и связывается с Мартой Стюарт-младшей просто ради мелкого меня. Но он никогда не получал столько любви, сколько отдавал сам. Безусловно. Не ожидая ни черта взамен. Однажды это случится, и он не будет знать, как реагировать. Даже не пытаясь, этот засранец погубит женщину, которую полюбит.

Я раскрыл страницы и заставил себя дочитать. Даже несмотря на то, что это было чертовски больно. И когда я закончил, от меня не осталось ничего, кроме костей, плоти и крови.

Я растянулся на деревянных досках, ослабевший и измученный.

Чарли поцеловала Келлана. Поправка: Чарли поцеловала Келлана, и он написал об этом целую книгу. Назвал ее в честь вкуса того поцелуя. Увековечил ее в том же гробу, в котором запер свою душу.

И, прежде всего, он подарил им счастливый конец.

Глава восемьдесят шестая

= Тейт =

Мое оправдание за появление в квартире Чарли состояло в том, что я вернул «Милый Яд», и не более того.

Я знал, что, обращаясь с ней как с публичной библиотекой, веду себя как человек с уровнем развития как у карандаша – у нее ведь и так был экземпляр книги. И все же я пришел на автопилоте. Понесся к обрыву, как истинный неудачник.

Лия стояла в коридоре, ключи болтались у нее на кончиках пальцев. Она окинула меня взглядом, который, без сомнения, отличался от того, с которым она встретила меня первый раз.

Я так и не переодел порванную рубашку. На брюках красовались пятна от съеденного ужина.

А еще от меня, наверное, воняло.

Она вставила ключ в замок и повернулась ко мне.

– Лотти на игровой площадке.

Пусть это будет метафора, придурок. Поскольку ты сейчас, по-видимому, испытываешь чувства к ребенку.

– Итак, теперь она Лотти.

– Да. Спасибо за то, что вразумил, – она скрестила руки на груди. – Но это не оправдывает тот ад, через который ты заставил ее пройти.

– Она тебе рассказала?

– Нет. Ты сам только что это сделал. Она как раз велела мне не беспокоиться. Не хотела меня обременять. Вот такая уж Лотти по натуре. Сперва всегда думает о других.

Лия выстукивала хаотичный ритм удобной туфлей. На ней была туника с воротником. Что-то вроде рабочей униформы, предположил я. Шла на работу, которую никогда не хотела, как однажды упомянула Чарли.

Каждая жертва, которую приносит человек, прокладывает путь для следующей. Пока они не даются так легко, что больше не считаются жертвами. Я знал, потому что то же самое было у меня с Келом.

Лия вздохнула.

– Поскольку во время нашего последнего разговора ты дал непрошеный совет, теперь моя очередь. Если не можешь взять себя в руки и не можешь должным образом обращаться