Он пушку заряжал,

Ой, ладо, гей люди!

И песню распевал,

Ой, ладо, гей люди!

Снаряд вдруг пронесло,

Ой, ладо, гей люди!

Башку оторвало,

Ой, ладо, гей люди!

А он всё заряжал,

Ой, ладо, гей люди!

И песню распевал,

Ой, ладо, гей люди![170]

Народная песня иронична, да только не все считывают иронию.

Моя же любимая цитата по этому поводу — из «Малой земли»:

«В полутора километрах от передовой из-за сильного минометного огня вынуждены были машину оставить. Быстро пошли на звуки стрельбы и вскоре наткнулись на траншею. Стонали раненые, что-то выкрикивал молоденький лейтенант. Припадая к брустверу, десятка два автоматчиков вели огонь.

Короткими очередями бил станковый пулемет на правом фланге.

Вдруг пулемёт замолк. Долг политработника позвал меня туда.

— В чем дело, товарищ боец?!

— Патроны кончились!

— Но вы же коммунист!

И пулемёт застрочил снова»[171].

28.11.2016

​Награда для героя (о литературных премиях и о том, как цитата замещает книгу)

По-моему, нет ничего смешнее слова «жопа», напечатанного типографским шрифтом.

Юз Алешковский[172]

Так получается, что литературные премии стали для писателей чем-то вроде ордена.

В девяностые годы у писателей-прозаиков была присказка, обозначавшая успех: «Напечатаюсь в „чёрной серии“ „Вагриуса“ и получу „Букер“». Теперь немного людей помнит, что это за «чёрная серия» (и не все помнят про «Вагриус», не все помнят, что премия «Букер» называлась всё же «Русский Букер», а одно время «Букер-Smirnoff» и даже «Букер — Открытая Россия». Премия имела сложную судьбу, меняла спонсоров, даже приостанавливала работу, оных спонсоров не найдя. Деньги тут вещь важная, и вовсе не из-за премиальных выплат. Премия всегда похожа на маленький совхоз с его сезонными сельскохозяйственными работами. Нужно собирать урожай, хранить его где-то, нанимать персонал для обработки, платить профессиональным читателям, покупать марки на конверты. Фуршет и премиальные могут оказаться малой толикой в этом объёме.

Бывали, впрочем, и безденежные премии — мёртвые и вполне живая премия Андрея Белого с рублём и бутылкой в награду. В них главное — привлечь внимание публики к тексту, так сказать, сертифицировать его. С кинематографом ситуация иная — там премии без денег в конвертах, в кино иные доходы.

А писатели бедны, и охотно идут на общественный контракт после своей сертификации премией. Этот общественный контракт позволяет им ездить по городам и весям, входить, в свою очередь, в разные жюри и исполнять прочую работу. Это как жизнь учёного в прежние времена до защиты кандидатской диссертации и после.

Я помню скандалы — весёлые и не очень. Как-то приключился чудесный случай, когда писатель Аксёнов, будучи председателем Букеровского жюри, сказал, что не станет объявлять победителя, потому что он ему не нравится, и пусть это делает кто-нибудь другой. Помню я и иные удивительные решения.

«Русский Букер» давно живёт, мы многое видели, хотя это «высокая» литературная премия, которая позиционировала себя как серьёзная и даже немного чопорная. Премия за лучший роман года, написанный на русском языке. И, как сообщается в её девизе: «Цель премии — привлечь внимание читающей публики к серьезной прозе, обеспечить коммерческий успех книг, утверждающих традиционную для русской литературы гуманистическую систему ценностей».

В этом году «Русского Букера» получил Пётр Алешковский за роман «Крепость».

Очень хорошо, что он его получил, потому что этот писатель много раз выдвигался, да не получал ничего. А в России к писателю, который к почти шестидесяти годам не получил никакого ордена, публика жестока и начинает относиться как к неудачнику.

И победа Алешковского, в общем, была предсказуема. Ещё в прошлом году главный рецензент страны Галина Юзефович писала «Если „Крепости“ присудят большую и важную отечественную литературную премию (в следующем году именно так, скорее всего, и случится) — это будет только справедливо».

Причём это не сарказм — действительно, перед читателем роман, написанный с усилием, о суровых вещах, возвышенный, толстый, наконец. И что важно, без всякого постмодернизма, хоть и не без переноса действия в Древнюю Русь.

Если кто не читал, а узнать сюжет интересно, то это история археолога, который спасает исторический памятник и (в своих видениях) переносится в прошлое. Памятник-то он спасает, а его самого травят, мучают успешные люди, и в итоге даже заваливают в подземельях его любимой крепости, где герой и помирает. Причём это классический традиционный роман того времени, когда СССР был литературоцентрическим государством. Был такой роман Бориса Васильева «Не стреляйте в белых лебедей» (1973) — только там был лесник, который любил лес и разводил лебедей, а в итоге погибал от рук браконьеров. Жизнь и смерть праведника, одним словом.

Но мне интереснее не то, как становится популярным канон романа прошлого (а он становится), а совсем другой феномен.

Сразу же по Сети стали ходить несколько цитат из этого романа (я в первые дни насчитал десятки их перепечаток, или, как говорят «репостов»). Вот, к примеру, две:

«Нищета фистуляла утиными шажками в кожаных поршнях, от ношения которых пятки растаптывались вширь, как неподкованные копыта, а вросшие в дикое мясо ногти толщиной в пятак люди приучались терпеть до последнего, пока хромота не заставляла расщедриться на полушку для мучителя-лекаря, что вырывал ногти в темной каморке на базаре с громким хеканьем малыми копытными щипцами».

«Слеза, сочившаяся из-под воспаленных век, попав на конец сигареты, шипела и фыркала, как кошка, получившая щелбан по носу, а трескучая искра, соскочив с сигаретного кончика, норовила впиявиться в штаны и добраться, прожигая в слежавшейся вате тлеющую змеиную дорожку, до интимной глубины и жестоко укусить еще не отмершие вконец тайные уды страдальца».

Ну да, избыточные метафоры всегда губят текст. Они губят многое, как и длинные сложносочинённые предложения.

Но важнее другой феномен — в массовом сознании цитаты чрезвычайно часто замещают сам роман.

То есть, вокруг текста возникает некое облако мнений, оно распространяется и, наконец, книге присваивается ярлык.

Это там, где «тайные уды».

Но в прошлом, как раз на «Русском Букере» была довольно смешная история с романом «Цветочный крест»[173]. Там прямо в начале и значилось: «В афедрон не давала ли?.. Задавши сей неожиданно вырвавшийся вопрос, отец Логгин смешался. И зачем он спросил про афедрон?! Но слово это так нравилось двадцатиоднолетнему отцу Логгину, так отличало его от тёмной паствы, знать не знающей, что для подперделки, подбзделки, срачницы, жопы и охода есть грамотное, благолепное и